Отрывок из повести Александра Роскова «В ночь с пятницы на понедельник»
Светлая память Александру Александровичу Роскову, талантливому поэту и писателю, редактору газет «Завалинка», «Пенсионерская правда», «Пенсионерская газета», погибшему 13 июня 2011 года.
Под утро нас с Генкой, заночевавших в лесу рыбаков, начинало клонить в сон, мы придвигались поближе к костру, натягивали на себя фуфайки и проваливались в никуда. Спали мы тревожно и нервно: перед восходом солнца становилось зябко, один бок грелся от костра, второй замерзал; мы перекатывались под елкой с боку на бок. Наконец, когда костер начинал затухать и холод подступал к нам уже с обоих боков, мы, недовольно ворча, поднимались: нужно было подбросить в костер дров. Минут пять мы сидели около затухающего костра, терли кулаками глаза, стараясь сбросить с себя остатки короткого сна, хлопали себя по бокам и бедрам, согреваясь таким образом. Потом Генка спускался к речке за водой, я подбрасывал на горячие угли сухие дрова, костер вспыхивал с новой силой. Пока чайник закипал, мы прыгали вокруг огня, подставляя ему поочередно наши спины и бока. Кружка-две горячего крепкого чая окончательно возвращали нам бодрое состояние духа и тела, да тут еще птичий хор в лесу…
Что творили по утрам лесные птицы! Днем и вечером их было не так слышно, но утром!… Утром бор наполнялся сотнями, тысячами птичьих голосов. Славя явление восхода и нового дня, невидимые для нашего глаза пичуги выдавали такие рулады и трели – куда там курскому соловью! Казалось, весь лес, каждое дерево звенело, свистело и пело, приветствуя восход солнца.
А солнце уже вставало. Тут мы с Генкой брали удочки – пора на утреннюю зорьку!
Самым главным врагом на Сеянге этими ранними утрами была для нас роса. Она накапливалась за ночь на каждой травинке, она брызгала на тебя с ветки любого, случайно задетого куста. Стоило пойти метров двадцать–тридцать, и брюки на коленях уже промокали, неприятный холодок начинал расползаться по телу. Дальше – больше: мокрые брюки уже прилипали к коленям, вода по ним начинала проникать в сапоги, и в сапогах начинало хлюпать. Побродив взад-вперед по берегам Сеянги, промокнув с головы до ног, поймав по нескольку харьюзов, мы возвращались к дымящемуся еще костру. Дрова в нем к тому времени прогорали, но стоило бросить на раскаленные еще угли несколько сухих сучьев, они тут же вспыхивали огнем…
Чуть пообсохнув, перекусив и попив чайку, собрав всю свою амуницию и спрятав чайник с котелком под приметную ольху, мы отправлялись вверх по течению Сеянги – на Стойловскую мельницу (там у нас также были спрятаны чайник и котелок). От Овчинниковской мельницы до Стойловской по берегу – километра четыре. Лекшминские косари дальше Овчинниковской не совались, поэтому трава на протяжении этих четырех километров стояла выше человеческого роста. Роса на ней, когда мы отправлялись в путь, еще и не думала высыхать, и, миновав Теплый ручей (он впадал в Сеянгу в километре от места нашего ночлега), мы уже не обращали внимания на хлюпающую в сапогах воду и промокшие насквозь брюки. Плевать: какой Бог намочит, тот и высушит! Если в начале пути мы еще старались толстым концом удилища, лежащего на плече, раздвигать траву перед собой, то после Теплого ручья переставали делать это: быстринки-перекаты начинали здесь следовать одна за одной, и рыболовная наша страсть пересиливала в нас нежелание мокнуть в росе.
Несколько раз на продолжении нашего пути мы вступали в лес – он стремительно выбегал к реке и тянулся между пожнями метров по сто пятьдесят–двести. По лесу идти было хорошо, сухо, трава в лесу не росла, поэтому и росы там не было. Идя по лесной тропинке вдоль берега и держа удилища на плечах, мы то и дело оглядывались, следили, чтобы леска не зацепилась за ветку или сучок. Елки и березы стояли в таких местах на самом берегу реки, в мужицкий обхват толщиной, а в одном месте несколько лет лежала вывернутая бурей с корнями огромная ель. Вершина ее покоилась на другом берегу Сеянги, толстый ствол служил своеобразным мостиком через реку. Мы сидели минут с десяток на этом стволе и затем двигались дальше – к очередной пожне и быстринке.
Подходя к перекату, мы забрасывали в него удочки, испытывая рыбацкое счастье.
- Эх, тяпану я сейчас тяпуна! – восклицал Генка, перепрыгивая с камня на камень – на середину переката. «Тяпунами» мы именовали харьюзов. И Генка один раз «тяпанул тяпуна», да такого, что не смог вытащить его из воды. Пришлось ему бросать удилище и браться руками за леску, тянуть рыбину на себя. Я с восторгом и ужасом наблюдал за этим единоборством, имитируя каждое движение своего друга и боясь, как и он, чтобы «тяпун» не сорвался с крючка. Но Генка все же подтянул «тяпуна», схватил его обеими руками и бросил на берег. А тут уж я, издавая дикие вопли, накрыл его животом. Харьюз этот вытянул килограмма на полтора. Мы долго любовались харьюзом, восторгались его длиной, могучими плавниками, передавали из рук в руки, пока «тяпун» не заснул.
… Шум Стойловской мельницы был слышен за полкилометра: в отличие от Овчинниковской, здесь сохранилась половина мельничного сруба, и деревянные лотки в воде сохранились, и водяное колесо, и каменные ступы, и жернова, и сама запруда. Вода в запруде и на длинном, метров в добрую сотню, перекате издавала такой шум, что, стоя около нее, нужно было кричать на ухо, чтобы услышать друг друга.
На берегу, в десяти метрах от запруды, высокая трава окружала деревянную площадку – толстый-претолстый пол, оставшийся от какого-то мельничного сооружения, может быть – склада. На этом полу мы и ночевали иногда с Генкой, бивак приходилось разбивать прямо под открытым небом – берег около мельницы порос крапивой и ольхой, и до самой ближайшей елки было метров двести. Да и не росли тут такие одинокие ели, как на Овчинниковской мельнице, и луга тут не было – сразу за зарослями крапивы начинался сплошной мелкий лес, подступавший к самой воде и выше и ниже по течению Сеянги.
Но в ночевках на деревянном настиле была своя прелесть: под боком у нас громоздились развалины водяной мельницы, построенной еще при царе, возбуждающе действующие на наши детские умы, на воображение наше. Места у Стойловской мельницы были более рыбные, нежели у Овчинниковской. Что нам нравилось? – мы лежим у костра на деревянном настиле, а в пяти шагах от костра бурлит и пенится речной перекат. Я встаю, беру удочку в руки, забрасываю ее и – хоп! – харьюза можно снимать с крючка и бросать прямо в висящий над огнем котелок.
Мы чередовали наши ночевки у этих двух мельниц. Чтобы справить (мы говорили не «найти», а «справить») прямую дорогу от Стойловской мельницы домой, нам приходилось прилагать немало усилий: дорога терялась как в лесу, так и в болотных пожнях, воды на которых, правда, было раза в два меньше, нежели на Овчинниковской лежневке. Мы находили ее по длинным прогалам в лесной чаще или на болоте, по когда-то выбитым тележными колесами и лошадиными копытами впадинам на земле, держа ориентир по солнышку, которое около пополудни должно было находиться как раз напротив Стойлова. Заканчивая наш поход у Стойловской мельницы, мы прятали около жернова чайник и котелок, сматывали удочки с удилищ, ставили удилища стоймя около елки или березы, примечали ее, чтобы потом не тратить времени на поиски, закидывали за плечи рюкзаки и со словами: «До свидания, Сеянга!» углублялись в лес.
Как на берегах Сеянги, так и в лесу, на наших тропах, мы нередко натыкались на медвежьи и лосиные следы и помет, иногда совсем свежие. Лосей нам приходилось видеть не раз, сталкиваться с ними носом к носу, а вот видеть медведя ни разу не привелось. Медвежьи следы были похожи на отпечаток человеческих ладоней, только на том месте, где у нас пальцы, у косолапого – когти. Наткнувшись на такой свежий след, мы с Генкой отважно хватались за рукоятки ножей, стучали обушком топорика по стволам встречных деревьев и громко кричали, думая, что этими действиями отпугиваем зверя, хотя у самих в это время душа опускалась куда-то ниже пяток.
Раз, правя дорогу в Стойлово, мы с Генкой оторопели, увидев на высокой елке что-то белое и огромное, накрывающее елку вместе с верхушкой и свисающее с нее наподобие балахона. Напуганные необычным видением, мы долго стояли, боясь шелохнуться, гадая: что же это может быть? Потом, набравшись храбрости, подошли поближе: на елке висел метеорологический зонд-шар, такие шары для определения погоды и направления ветра запускали в Каргополе на метеостанции. Находка была кстати: пластмассовый приборчик, прикрепленный к зонду, оказался напичканным всякими проводками, конденсаторами и транзисторами, а Генка занимался конструированием радиоприемников в спичечном коробке, схему которых нашел в журнале «Юный техник». Да и сама резина пригодилась: разрезав ее на кусочки, мы надували из них маленькие шарики, а потом прокалывали иголкой или разбивали о собственные лбы: шарики лопались с громким «прибабахом».
Так или иначе, дорогу от реки мы справляли и по лесу и по болоту, и по мере продвижения вперед нами начинала овладевать усталость: сказывалась почти бессонная ночь, росяные «ванные», да тут еще солнышко припекало все сильнее и сильнее, рты наши пересыхали, нестерпимо хотелось пить, пот опять начинал течь по лицу и спинам, отмахиваться от комаров уже не было сил. Ноги от постоянной сырости в сапогах распухли и намозолились, глаза на ходу закрывались…
Время от времени я или Генка, еле ворочая пересохшим языком, говорили:
- Больше никогда не пойдем на эту Сеянгу. Ну ее вместе с «тяпунами» и комарами, пошла она куда подальше!
Мы оба в знак согласия утвердительно кивали головами и продолжали свой тернистый путь, волоча на плечах, ставшие вдруг пудовыми, фуфайки. Кое-как добредя до дома, мы пили чай, переодевались в сухое и шли спать. Спали мы весь остаток дня и всю ночь, видя во сне только одну картину: пробочный поплавок, уходящий под воду от броска «тяпуна». Матери наши, жалея нас, уставших, разбитых, искусанных комарами, ворчали:
- И далась им эта Сеянга! Шли бы лучше на озеро – и ближе, и рыба там всякая. Больше не отпустим их на реку, только ноги ломать да здоровье себе гробить.
Насчет здоровья они, все-таки, были не правы: именно в таких далеких походах на Сеянгу мы крепчали и закалялись, поэтому и не брали нас зимой никакие простуды.
Поделиться с другими! Понравилась статья? Порекомендуй ее друзьям! Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
Программа тридцати телеканалов! В том числе, по просьбе читателей, «TV 1000 Русское кино», «Спорт Плюс» и ДТВ. Анонсы наиболее интересных передач и фильмов. Новости телевидения. В продаже уже со среды!