ПЕРЕД ВОЙНОЙ
Я перед войной закончила учёбу, жила в Каргополе – за 21 километр от деревни, где осталась мама. Устроилась я там счетоводом в колхоз. И только успела собрать возле себя всю семью (маму, жену брата-солдата с тремя детьми, больного отца из Шожемского лесопункта), как пришла мне повестка из райвоенкомата для прохождения комиссии и отправки в воинскую часть. С большим трудом получила для семьи квартиру в старом-престаром доме; стельную корову, что из деревни мама с собой привела, поставили в пустой курятник возле школы (спасибо директору, что разрешил). Когда корова отелилась, папа стал пить парное молоко и пошёл на поправку. После выздоровления работал в колхозе. Домик в деревне мы продали и купили в Каргополе комнату с кухонькой.ВОЕННЫЕ ДНИ И НОЧИ
Я ушла на войну как комсомолка, имеющая среднее образование. Служила в 41-м отдельном женском батальоне ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи). До нас в нём служили мужчины. Пока в течение месяца нас обучали по картинкам отличать свои самолёты от немецких, они все продукты пропили, и мы больше месяца голодали (в сутки одна буханка хлеба на шесть человек). Баржу с мукой из Англии мы разгружали сами. Деревенские девушки оказались ловчее городских: забрасывали мешок муки на спину и несли по трапу. А городские девушки так не могли – ногти у них были длинные, накрашенные. Одна из них взяла мешок брюшками пальцев и, ступив на трап, уронила его в реку. При выполнении служебных обязанностей приходилось десятки раз прыгать на ходу поезда прямо на заледенелую землю. Прыгнешь и не знаешь, где осталась твоя шапка. Потом после войны у меня долго болела голова от простуды. Приходилось мне и на вышке стоять. Наша задача – не пропустить самолёт незамеченным, сообщить его марку, по какому курсу и на какой высоте идёт. Самолёты специально шли над нашими постами на бреющем полёте. Пилоты откроют кабину, смотрят на нас и смеются. Летели звеньями по три самолёта, через интервал. Когда к нам стала поступать смена призывников, нас, дежуривших на вышке, отправили охранять склады за городом. Страшно стоять на посту в темноте, когда каждый кустик кажется подозрительным. Но мы смелые были. Однажды задержали диверсанта. На помощь нам вовремя подоспели два человека из гарнизона. Как-то раз, когда мы уже несли службу при штабе, вызывают нас к начальнику штаба. «Андомина (то есть я – Авт.), Агеева, Алексеева, заходить», - приказывает комвзвода. Я зашла первая, за мной по росту Агеева и Алексеева. Видим - офицеры сидят и с ними наш комвзвода. Начштаба скомандовал: «Можете быть свободны». Я приложила руку к голове и сказала: «Есть быть свободными». И мы вышли. Стоим и размышляем, зачем нас вызывали. Тут выходит комвзвода, хлопает меня по плечу и говорит: «Молодец! Не подвела». «В чём дело?» - спрашиваем. «Вас хотят от меня за-брать и отправить в Польшу. Но я сказал, что у меня бойцы обученные, пусть служат здесь. Начальник штаба решил проверить, хорошо ли вы обучены. И пришлось мне вас троих вы-звать», - объяснил комвзвода. И все девушки остались служить при штабе. Выдали нам ботиночки, нитяные чулочки, трусики. Продувало до костей. Потом нам выдали кирзовые сапоги и две пары валенок на всех и только для стояния на посту. Валенки не просушивались, и во время ночного дежурства к ним примерзали даже подошвы. Приходилось мне и босой ходить – по воде, снегу, льду. Когда надо было низину переходить, снимешь ботиночки и бежишь…С ЧИСТОГО ЛИСТА
Кончилась война, пришли мы домой. У нас ни еды, ни денег. Пайку хлеба не на что купить. Через полгода познакомилась я с одиноким земляком, фронтовиком - инвалидом второй группы. Мы пообщались недолго и сошлись. Так и прожили в гражданском браке. С чистого листа начали совместную жизнь. Я забеременела, а для будущего ребёнка ничего у нас не было. Распорола я своё довоенное платье и одеяльце сшила. Старенькие головные платки на пелёнки пустила. Из рваных простыней распашонки скроила. Пока ребёночка ждала, и весна пришла. Надо бы картошку да лук посадить в огороде, а у нас ни картошинки, ни луковки. Но жить надо ведь как-то Я стала работать и купила козу, сначала одну, потому вторую: ребёночку и мужу больному молоко нужно. Пообжились мы и решили дом ремонтировать. Составили смету, получили в сбербанке ссуду и сделали ремонт. И как только эту ссуду выплатили, взяли другую и в начале лета корову купили. Но бурёнушку нашу на пастбище не пускают, потому что я работница леспромхозовская. А на войну, как вы уже прочитали, меня из колхоза взяли. Пришлось моему мужу-инвалиду устроиться рабочим на колхозный скотный двор. Вот вам и уважение к фронтовику, который три года в армии служил и четыре года воевал да после войны болел сильно. Сено для коровы мы уже со старшей дочкой заготовляли за проценты, в лесу, в том квартале, что указан был на билете лесхоза. Траву выкосили, высушили, в зарод сметали. На зароде подписали: Андомина - лес-промхоз, и указали, сколько в зароде центнеров сена.УКРАЛИ СЕНО
И что бы вы думали? Украли наше сено. Да ещё кто украл-то! Управляющий с Ловзанги. Я взбунтовалась. Собрала комиссию из трёх человек (депутат, партийный секретарь, землеустроитель), взяла документы, попросила у директора грузовую машину и поехала в тот квартал, где наш зарод стоял. Собрала подпоры, на которые зарод ставили, сложила в кузов и поехала с комиссией к управляющему. Партийный секретарь спрашивает его: «На каком основании увёз у нашей работницы сено?» Управляющий отвечает: «Я слуга народа. А она со своим мужиком кто? В госфонд пойдет её сено». Не смирилась я и в суд пошла. Судья сказал: «Пиши заявление, потому что незаконно увезли твоё сено». Написала. Но пока время шло, судью поприжали и велели отсудить в нашу пользу у управляющего только половину им украденного. И побоялся судья поступить по справедливости. Я увезла с поля два стога клевера (ровно столько, сколько суд присудил) да купила машину тимофеевки, чтобы нашей корове хватило на зиму.САМ ЗАГИБАЛОВ ЗАЩИТИЛ МЕНЯ
Но несправедливость не давала мне покоя. И поехала я искать правду в Архангельск, в облисполком. У входа на этажи милиционер остановил: «Вы к кому?» «К самому главному, к председателю», - отвечаю. «Тогда поспешите, он в командировку уезжает». Подсказал мне милиционер этаж и кабинет. И вот я уже в кабинете председателя облисполкома. Кажется, его фамилия была Агибалов. (Загибалов Владимир Григорьевич – председатель Архангельского облисполкома с ноября 1960 года по июнь 1965-го. – Ред.) Он предложил мне стул, я села, выложила документы и рассказала всё, как было. Председатель облисполкома ни единого раза не перебил меня. До конца выслушал, потом набрал номер телефона и сказал: «Вы что, заработались? Видимо, надо вас поснимать». Слышу, что на том конце провода ему объясняют, что я незаконно сено ставила. Он послушал, да как стукнет кулаком по столу и строго говорит в трубку: «Они оба - участники войны. Вы должны бы им помочь, а вы гробите людей. Всё сено, и при том хорошее, Андоминой вернуть!» Вот какие были в то время руководители у области. Людей защищали от несправедливости. *** Прошу прощения, что неразборчиво очень написала. Так ведь зрение у меня пало, слух ослабел, ноги не слушаются, суставы болят. За дровами ходить и печку топить уже не могу. Так оно и понятно – мне ведь девяностый год идёт. Муж мой умер 17 лет назад. За мной сейчас дочка ухаживает. Ей уже 63 года. Она заслуженный учитель Российской Федерации. Сейчас на пенсии. И вторая дочка тоже учительница. И внучка учительница, преподаёт русский язык и литературу. И внук – учитель начальных классов. Через 15 лет сменил работу, потому что мало денег платили. Вот я и рассказала вам правду своей жизни. Дай Бог здоровья всем – работникам редакции и читателям газеты. Спасибо, что письмо моё прочитали.Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
