На прошлой неделе Русский Север посетил человек-легенда
Профессор Женевского университета, один из крупнейших исследователей и популяризаторов русской литературы, человек, лично знавший и знающий «многое и многих». Достаточно сказать, что он был дружен с Борисом Пастернаком. В Северодвинске он провел две встречи: с коллективом предприятия «Северный рейд» и с читателями библиотеки им. Н.В. Гоголя.ГОВОРЯ о своем пути к изучению русской культуры, г-н Нива (просто Георгий Иванович, как он предлагает себя называть) сказал:- Главные вопросы, которые задает русская литература: где правда? чем люди живы? Это и привлекло Запад в конце XIX века. Под знаком встречи с Толстым и Достоевским Европа обратилась к примату моральных ценностей, этики. Это было то, что на какое-то время ушло из европейской культуры, перешедшей от христианства к позитивизму в духе Огюста Конта, к вере в прогресс в духе Прудона...Еще один очень важный вопрос, который ставит русская литература, - это вопрос о памяти и о том, должна ли память подчиняться критериям этическим. Мне кажется, эта линия продолжается в русской литературе вплоть до Солженицына, который очень много думает и пишет и о памяти, и о правде, о связи между правдой слова и правдой дела.У нас во Франции свои проблемы с правдой. Мое поколение воспитывалось на мифе о героическом Движении Сопротивления. И это действительно было, был героизм сопротивления в Савойе, это правда. Но не вся. В той же Савойе были и коллаборационисты, в 1943 году маршалу Петену в Анси устроили овацию - как главе правительства, как победителю в Первой мировой; два года спустя там же была другая овация - уже генералу де Голлю. Правда изменилась. Люди реагируют на правду как могут... Еще одна проблема памяти во Франции - Алжир, как мы вели себя там... (Жорж Нива имеет особое моральное право говорить о колониальной войне в Алжире: он в начале 1960-х сам служил там во французской армии, был ранен. - С.З.) Видимо, мы должны найти дорогу между отсутствием памяти и «гиперпамятью». Самые страшные тоталитарные режимы боялись правды, боялись слова. Не случайно Гитлер придумывал разные эвфемизмы, «окончательное решение еврейской проблемы» например...- Что вы предпочитаете - французскую или русскую литературу?- Ответ на этот вопрос у меня всегда готов: Андрея Белого! Он открыл мне магию русского языка. Я не могу сказать, конечно, что я все в нем понимаю, но «Петербург» - это магическая книга... И конечно, рядом стоит «Доктор Живаго» Пастернака.Конечно, о Борисе Леонидовиче гостя спрашивали в обеих аудиториях.- Пастернак... Я очень полюбил этого удивительного человека, с его детской наивностью. С возрастом эта наивность у него не проходила. Обычно люди с годами устают, перестают удивляться. С ним этого не происходило. Жизнь для него была действительно сестрой, то есть все в жизни он чувствовал родным для себя... Есть один анекдот о его разговоре со Сталиным. Для меня это не анекдот, Пастернак сам рассказывал мне об этом. Сталин позвонил Пастернаку и спросил, что тот думает о Мандельштаме. А Пастернак не очень любил стихи Мандельштама, хотя и признавал его: они для него были слишком замысловаты, не соответствовали критерию «немыслимой простоты». И вот Пастернак начинает буквально, точно отвечать на вопрос самого могущественного человека, он говорит, что думает как поэт о поэтике Мандельштама! Сталин слушал, потом сказал: «Я своих друзей лучше защищаю». И повесил трубку. Пастернаку было очень тяжело, он долго пытался добиться продолжения этого разговора, чтобы объяснить все лучше, чтобы Сталин понял его мнение правильно... Он совершенно не умел притворяться. Ни в чем. Когда Сталин выпустил его в Париж в 1936 году, он встретился там с Мариной Цветаевой, с которой был у него эпистолярный роман (он скорее защищался от Цветаевой, которая на него нападала...). И он, прекрасно зная, что везде могут быть «уши», предупреждал ее о том, что может ее ждать на родине. Цветаева все же вернулась - и кончилось это трагически...- Вы помните свои самые первые впечатления от России? - Я думал, что здесь царствует порядок, что все здесь всё соблюдают. И очень удивился, когда увидел, что это не совсем так... (Общий смех.) - Кого вы выделяете из авторов молодой русской прозы?- Марка Харитонова. Я так люблю его, что мы его стали переводить и издавать. Его провинциальная трилогия мне кажется магической книгой. Здесь и ответы на экзистенциальные вопросы, и мифотворчество, и отражение реалий... Мои московские друзья нередко спрашивают меня: «Ну что ты так уперся в своего Харитонова?» Но он, как все писатели, очень эксклюзивен. Чтобы остаться с ним в хороших отношениях, надо любить только его... (Смех.)- Пушкина очень трудно переводить. Как вы нашли дорогу к переводу Александра Сергеевича?- Я мало переводил Пушкина. Перевел «Пир во время чумы», его даже ставили... Да, переводить его сложно. Легче с ранними, романтическими поэмами, но позднее творчество, где метафор мало, синтаксис очень прост и все строится на каких-то тончайших нюансах выбора, порядка слов, - очень трудно для перевода. Но есть очень удачные попытки. У меня сейчас лежит рукопись одного такого перевода - «Евгения Онегина». Автор - инженер-нефтяник, живет в Пиренеях. Я спросил его, как он стал изучать русский; он ответил, что его покорил «Евгений Онегин», что специально ради него он выучил русский язык - и решил перевести этот роман!- Насколько духовна русская литература ХХ века?- Трудный вопрос. О Солженицыне я уже ответил: это пророческий голос. То же можно сказать о Пастернаке. Но и символисты, и Хлебников, и русский авангард - все это для меня были переводы духовных поисков на разные языки...
Записал Станислав ЗЕЛЯНИН
P.S. Особую признательность участники встреч выразили о. Иоанну Привалову и членам окормляемой им общины Сретенского храма: именно они стали организаторами приезда сюда Жоржа Нива.
Программа тридцати телеканалов! В том числе, по просьбе читателей, «TV 1000 Русское кино», «Спорт Плюс» и ДТВ. Анонсы наиболее интересных передач и фильмов. Новости телевидения. В продаже уже со среды!
