 |
| Фото Владимира Ларионова |
Со скоростью черепахи
- Алексей Кириллович, как тяжело картавящему человеку дается имя Кирилл, я знаю. Поэтому ваш отец стал Константином? - Да, вы его должны понять. Кроме Р он еще и твердую Л не выговаривал. Легенда гуляет, что в детстве отец решил в первый раз побриться лезвием отчима. И задел языком бритву так, что логопед помочь уже не мог. - Пока не укачало, поспешу задать серьезные вопросы президенту Фонда защиты гласности. - Фонд – это странная штука, утвержденная в 1991 году на кинематографическом форуме после событий в Прибалтике. Из-за ощущения беспомощности, невозможности пробиться на экран мы решили объявить бойкот телевидению, призвав журналистов, на нем работающих, присоединиться к нему. Понимая, что это может закончиться для них увольнением, создали фонд. А журналисты тогда так и не присоединились. - Зато теперь?.. - Более полутора тысяч конфликтов мы фиксируем. Сами мы в драку не лезем - это только те, о которых узнаем. Вытаскиваем журналистов из тюрем, помогаем оказавшимся в трудной ситуации, семьям погибших, добиваемся отмены уголовного преследования за слово. - «Гласность – это черепаха, которая ползет к свободе слова» - эти ваши слова разлетелись со скоростью звука. И сколько после этого вам надарили черепашек? - Более трех с половиной тысяч. Живут они и дома, а на работе секретарша с них пыль вытирает. Впрочем, чем больше мои черепахи обрастают пылью, тем, по сути, правильнее.«Мальчики стали кричать за деньги»
- Честь и достоинство русского языка приходится защищать? Вам, чей папа сам Симонов, а мама – литературный критик Евгения Ласкина, которую считали своей крестной многие знаменитые поэты? - Нет, хотя часто сталкиваюсь с плохим знанием русского. Читая по благословлению декана Засурского на журфаке МГУ лекцию «Почему не надо быть журналистом», всегда говорил об этом: дети мои, чем лучше вы будете знать язык, тем легче избежите уголовного преследования. - Хороший заголовок у лекции. Результат был? - А как же, двое студентов после нее ушли с платного отделения, после чего Засурский перестал меня приглашать. - Терпеть не могу заумных определений. Восхищаюсь, когда сложное объясняется просто. Как в вашем определении «по Андерсену»: гласность – это возможность из толпы выкрикнуть, что король голый, а свобода слова – возможность сказать об этом королю до выхода на площадь. - Вы еще больше восхититесь сейчас: я вообще считаю, что сложно и непонятно говорят обычно люди о предмете, которым не владеют. А формулировка «по Андерсену» уже устарела, потому что появились мальчики, которые из толпы стали кричать за деньги.«Теплая варежка детства»
- Я не сентиментальный читатель. А вы не такой автор. Но над вашей историей семьи - книгой «Парень с Сивцева Вражка» носом похлюпала не раз, совершенно не понимая – почему. - Мудрая Юлия Мориц сказала: «Есть в книге места, которые воспринимаются как стихи». - А те места, где письма? «Целую вас почтительно и длинно…» - так теперь не пишут. - Я без стыда соберу десятка три своих писем начальникам. Совет: чтобы письмо вышло удачным и появился ответ, надо писать его непривычным для чиновника языком. - Обязательно опробую. А пока еще раз про Сивцев Вражек, вашу «теплую варежку детства». Мне кажется, главная лирика в том, что вас «налюбили» на всю оставшуюся жизнь бабушки с дедушками, мама и вся ее большая еврейская семья. - Это действительно очень важно. И важно, чтобы любовь эта была не впрыскиванием, а атмосферой, которая сохраняется в легких навсегда. Я до сих пор нежно люблю все это свое древо. Слава богу, его продолжил внук. К сожалению, родившийся в Китае. Даниле год и два месяца, а виделись мы всего два раза. - Долго вас дедом не делали. - В этом вопросе была большая надежда на младшего сына, молодого, да раннего. Но он погиб в восемнадцать лет…«Мамин сын великого отца»
- Алексей Кириллович, я нашла в вашей книге пару строчек про детскую обиду на отца. Но обиды за словами не почувствовала. Мудрость автора внесла коррективы? - Отец ушел от нас, когда мне год не исполнился. Странно, если бы обиды в этом случае не было. Так просто быть сыном Симонова не получалось. И очень важно в таком случае то, что у тебя в тылу. Но лет до пятнадцати такого тыла у меня с отцовской стороны не было. - Как вы учились быть сыном великого? - В четвертом классе мальчишки мне темную устроили. И я понял, что хвастаться отцом не надо. А в пятнадцать лет папашу я заинтересовал своей самостоятельностью. С тех пор мы дружили до его смерти в 1979 году. В первый раз он помог, устроив меня, шестнадцатилетнего, в якутсткую экспедицию. - Хорош блат. - Полюс холода, мороз до 64 градусов. За двести километров от ближайшего населенного пункта жили мы, восемь гавриков, из которых двое были бывшими зеками. - Мама-то как отпустила? - Для нее важнее была наша внутренняя связь, очень крепкая.«Я бы в пекари пошел»
- Индонезийский язык и литература – ваша специальность после окончания Института восточных языков при МГУ. Почему индонезийский? - Это как раз просто. Окончив первую английскую школу, английский я уже знал. А еще знал, что это временно, уже тогда собирался во ВГИК. И даже пришел туда после экспедиции, но слишком нагло продемонстрировал свою независимость. В армию не хотелось. Выбрал язык с нормальной западной латиницей, без иероглифов. Пришлось за него даже побороться - хотели сунуть на хинди, а меня тошнит от индийской музыки и танцев. В тот год отменили льготы для медалистов, а я окончил спецшколу с серебряной медалью, и удвоение северного стажа. Чтобы поступить, мне нужно было получить только «отлично». И если все приходили экзамены сдавать, то я приходил получать «пятерки». Причем из всего потока я был один такой урод. - За что себя так? - Замечательный я был урод в восемнадцать лет. Наверное, потому, что слишком самостоятельный. Вернувшись из экспедиции с сумасшедшими по тем временам деньгами, заплатил материнские долги за кооператив, за первую нашу квартиру после мучений коммунального жилья. А с экзаменами - смешная история. Одна из тем сочинения была по «Горе от ума», которую знаю наизусть. Понял, что если возьмусь за нее, то обязательно увлекусь. Поэтому выбрал «Шолохов – выдающийся мастер социалистического реализма». Сдал работу за час до звонка. Вывесили списки двоечников – меня нет. В списке сдавших экзамен – тоже. Иду к преподавательнице. «Ваша фамилия Симонов? У вас нет ни одной ошибки». – «Знаю». - «Но в вашем сочинении нет ни одной своей мысли». Оглянувшись по сторонам, я спросил: «А у вас есть собственные мысли по поводу социалистического реализма?» - Смело. - Наглость это, а не смелость. Впрочем, я действительно не боялся, и уже работая в кино. Потому что у меня было много других профессий: пекарь, повар, вальщик леса. И грузчиком был хорошим.Когда за шофером закрылась дверь…
- Симонову-старшему приходилось объяснять Симонову-младшему, «что такое плохо»? - О манере поведения был один разговор. На зимние каникулы взял он меня отдыхать в Репино. Где я играл в бильярд, делая это так: затянувшись сигаретой, клал ее на борт стола и брал кий. Закурил я в четырнадцать, полгода прятался, пока матери не надоело выгребать табак из моих карманов, с тех пор мы курили вместе. А в тот день у бильярда папаша посмотрел на меня, сказал, что делаю я это слишком нагло, и попросил при нем не курить. - Вы боялись отца? - Скорее да, чем нет. В отношении близких он был человеком достаточно жестким. Использовал не лучший прием воспитания: «Я бы на твоем месте…» Без учета важных нюансов. Уже после моей экспедиции папаша предложил съездить с ним в Среднюю Азию. Три года он потом в Ташкенте писал «Живые и мертвые». А это была пристрельная поездка. Жили мы в гостинице ЦК. Утром на «газике» уезжали в голодную степь. За непременным столом контрпарой отца были председатели колхозов или секретари райкомов, а мне доставались бригадиры. И вот в очередной раз после достархана приносят нам водку, коньяк. Сидевшему напротив мужчине, чье лицо показалось знакомым, я предложил выпить. Он не отказывался. Когда поехали назад, выяснилось, что это был наш шофер. Отец ничего не сказал, сел на заднее сиденье и замолчал. И с ощущением все нарастающей тревоги мы приехали в гостиницу. Когда за шофером закрылась дверь, я в первый раз в жизни услышал, как папаша кричит и матерится. - Вы и ему говорили «папаша»? - Нет. Отец, батя. Папа - никогда.«Любовь мы завещаем женам. Воспоминанья – сыновьям»
- Обаяние актрисы Валентины Серовой и сегодня завораживает. Но для вас это была женщина, к которой отец ушел от мамы. Ревновали? - Никогда. С Валентиной Васильевной у нас были очень добрые отношения. Какая она была? На мой вкус, пожалуй, красива. Впрочем, в те годы место, которым оценивают женскую красоту, у меня было еще не развито. - Вы о душе? Неужели не трепетала она, мальчишеская, от влюбленностей? - Грех жаловаться. Однажды была совсем смешная история. В десятом классе поехал с мамой в дом отдыха, где на правах взрослого молодого человека я ухаживал за двумя дамами, матерями моих сверстников. С одной катался на лыжах, со второй ходил в кино. Когда рассказал про это отцу, он сказал: «Интересно. Я тоже за этими же дамами ухаживал». - Тогда, наверное, и ваш выбор невесты его устроил? - В первый раз я женился, только-только поступив в институт. От свадьбы категорически отказался. А отец – от встречи с будущими родственниками. Сказал: «Если через год еще будешь женат, то на годовщину я приглашу в ресторан столько людей, сколько ты посчитаешь нужным». - И через год? - Я уже не был женат.«А-ля хороший мальчик»
- Константин Симонов был невероятно элегантен. Невероятно, конечно, для простого советского гражданина, а не для него, потомка князей Оболенских. - Отец шикарно одевался - за границей и у двух своих портных. Он очень красиво и щедро относился к одежде, лишнюю сбывая мне. Но, к сожалению, его рост был 179 см, а мой - 174. И эти пять сантиметров играли решающую роль в случаях с пиджаками. - Про первый наряд от отца вы смешно рассказали в книжке. - Это вам смешно. А меня били мальчишки во дворе за этот костюмчик «а-ля хороший американский мальчик». В 1946 году выйти в коротких штанишках, пиджачке и кепочке было небезопасно.Названия читать надо…
- Как одному из наследников творчества отца вам приходилось защищать свои права? - Один раз удалось отстоять отцовское право, потому что оно было нарушено на уровне политики. Когда Черномырдин создал свою партию «Наш дом - Россия» (помните картинку – ручки домиком), ее пиарщики использовали строчку отца «Если дорог тебе твой дом». Кстати, так начинается стихотворение «Убей его», что, согласитесь, уже забавно. Позвонил я партийному пиарщику, указал на это и сообщил, что по данному поводу готов выступить по телевидению и оно будет счастливо меня принять. «Стоп!» - сказали и предложили компенсацию: «Вы проводите творческий вечер отца? Виктор Степанович готов выступить на нем» («Вот это не надо», – попросил я). И еще поинтересовались, сколько стоят мои претензии. Тогда, во времена миллионов, у нас не хватало семнадцати на издание хорошей книги отца. На следующий день привезли двадцать. На оставшиеся три миллиона я купил для фонда набор из двадцати четырех стаканов и такого же числа рюмок, от которых остались всего два стакана.«Я слишком люблю поэзию»
- «Я слишком люблю поэзию, чтобы писать стихи» - так эффектно вы сказали после скольких попыток? - Конечно, рифмовать начал тогда, когда и все влюбленные дуроломы. Мама, прочитав мое первое стихотворение, поняла, что что-то упустила в моем воспитании. Была еще одна попытка, официальная. К открытию памятника Маяковскому написал стихо-творение. Отослал в «Комсомольскую правду», подписав «А. Кириллов». Его напечатали. И дальше дилемма: признаться в авторстве и получить гонорар или гордиться тайно? Жажда денег победила. К счастью, моим соседом в очереди к кассе оказался Евгений Долматовский, объяснивший, что я для всех всегда буду сыном своего отца. Больше я стихов никогда не писал. Не считая тех, что для капустников. - В «Сивцевом Вражке» есть глава о Евгении Евтушенко (кстати, посвятившем вашей маме свое стихотворение). «…Он весь несовместимый, неудобный, застенчивый и наглый, злой и добрый» - так Евгений Александрович однажды сам про себя написал. И вы про него - почти так же, только прозой. Не обиделся? - Очень обиделся, но только на то, что я его стихотворение «вполне подлым» назвал (речь о произведении, клеймящем систему советского блата, весьма доступную для самого автора. – О.Л.). Сказал, что стихотворение может быть ошибкой, но не подлостью. Но я сделал то, что хотел сделать. - И не переживали из-за возможной ссоры? - Это не страшно. Хотя я не люблю ссориться, потому что при этом от самого себя такое противное ощущение…Прах над полем надежды
- Свой прах ваш отец завещал развеять на поле под Могилевом. Но у власти наверняка было свое мнение? - А мы разрешения ни у кого не спрашивали. Хотя мнение свое власть продиктовала: в некрологе было написано, что о дне погребения Симонова на Новодевичьем кладбище будет сообщено особо. И все так считали. И еще лет пять спустя отцу приходили письма и приглашения на выступления. Одна училка даже обиделась: «Неужели бы мы не знали, что Симонов умер?..» На Буйничском поле отец впервые очутился летом 1941-го. Примерно месяц он метался по фронту, видел чудовищность отступления. Это было первым местом, где дали фашистам по зубам, и отец впервые поверил, что войну можно выиграть. Фокус заключался в том, что никто тогда не мог сказать нам, где это поле. Найти его помог местный военком, правда, когда мы вынесли урну с прахом, он побледнел и побежал звонить своему начальству. Потом мы с ним дружили.«Старосветские помещики»
- Удивила ваша фраза: «Отец умел никого не обидеть». Мне казалось, он был человеком резким. - Не помню ни одного случая, чтобы кого-нибудь, кроме меня, он обидел. Это относилось и к его водителям, и к секретарям, и к домработницам. А они его любили беззаветно. «Да, лапочка… Нет, рыжик… Ну, с богом, завтра увидимся» – это, конечно, Алексей Кириллович не мне говорит, а в телефон. - Вы называли себя атеистом... - Честно говоря, уже запутался. У меня очень верующая жена. Вот сейчас позвонила, сказала про записочки, которые надо написать в монастыре. Знает, что писать не буду, но не упускает возможности указать на мою совершеннейшую неграмотность в этом вопросе. Хотя живем мы душа в душу, особенно после смерти сына. Горе нас соединило. Мы стали похожи на гоголевских персонажей из «Старосветских помещиков».* * *
- В юности вы читали своим девушкам стихи отца? - Никогда. В мой джентльменский набор входили стихи совсем других поэтов, например, Корнилова. В годы моей молодости это было поветрие – стихи запомнились влет. Прямо болезнь какая-то. - Теперь от нее вылечились. - Прошла вместе с искренностью времени. - Сегодняшнее вам навряд ли нравится. - Конечно нет… Вот мы и приехали. Знаете, как наш разговор можно назвать? Интервью длиною двести километров. К сожалению, километров пятьдесят в него все-таки не влезли.Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
