 |
| Фото Владимира Ларионова |
Кисет для сына
«Делается это так», - Геннадий Григорьевич легко встает на голову. Ладно я, а как санитарочка глаза распахнула, увидев такую же картину в больничной палате. Утку она тяжелобольному принесла: «Где тут вновь поступивший дедушка?» А дедушка – на столе вверх ногами. «Зачем поставили?» - ахнул зашедший следом доктор. Геннадию Григорьевичу семьдесят два года. Не я первая, кто этому удивляется. Всем сомневающимся (не приписал ли лишнего?) он готов предъявить метрику. Метрику выписали в деревне Челмохта тогдашнего Емецкого района. Над счастливчиками, вырвавшимися в сталинские годы из деревни, мамки все равно в голос ревели. И мама Гены слезы вытирала, отправляя сына в первое училище Молотовска. Но отец, вернувшись с войны, решил, что должен сын стать «неколхозником». И с соблазнами самостоятельной жизни борьбу начал заранее. - Пацаны тогда курили тайком, по сараям прятались. Моя мама заведовала фермой, в те годы за утерянную в лесу корову десять лет тюрьмы давали, а уж за пожар… По требованию отца мама сшила для меня кисет, он махорки в него насыпал: кури сын, но только там-то и там-то. И я гордый ходил по деревне, угощал самосадом, а сам курить так и не стал. Пить тоже отец хитро отучил. Приехал я на побывку с учебы. Хотели с ребятами на танцы убежать, там отпраздновать встречу. Но отец за стол усадил, бочонок пива своего выставил, водки: «Сын приехал, отметим радость». Цель – напоить, чтобы на раз откинуло. Помогло, хотя я обхитрил отца: все сливки в крынках тайком слизал, чтобы совсем плохо не было. Спортсмен в пяти номинациях, последователь Порфирия Иванова, Геннадий Григорьевич в зрелые годы удивлял редких прохожих и пугал сторожей ближнего детсада, бегая в шесть утра в любой мороз в одних плавках. Разглядывая на снегу отпечатки босых ног с признаками плоскостопия, сторожа о снежном человеке вспоминали. «Бородой» его всегда в заводе звали, но в то время он оброс настолько, что с Робинзоном островного периода жизни – одно лицо, вернее, голова. Такой траур носил после смерти любимой жены. Во второй раз он остался один, был в его судьбе до этого еще и развод.«Замена счастию она…»
Узнав, что Танашев овдовел, Вера Степановна только что не заплакала: «Как же Геннадий Григорьевич жить будет, они так любили друг друга». А про взаимность своих чувств так же сказать не могла. Ее семейная жизнь началась в родной деревне Белгородской области. Председатель сельсовета картошку копал, когда подошли молодые: «Распишите». - «Сейчас, только руки помою». Со штампом о браке на свидетельстве о рождении, тремя курсами мединститута член партии Вера за мужем уехала в наш город. «Мы жили неплохо, но он все песни пел по ночам…» Ничего дурного про супруга сказать нельзя не потому, что нет его уже в живых. Ну, выпивал с последующими песнопениями да считал, что со своими проблемами жена сама справится: «Вы, бабы, как кошки, сегодня лежите, завтра побежите». Но двадцати с лишним лет совместной жизни и взрослой дочери женщине вполне достаточно для смирения с тем, что у любви есть заменители. Иногда об этом еще молодая женщина задумывалась до слез обиды, бывало – и на работе. Геннадий Григорьевич ни о чем не спрашивал, но все понимал. Он к тому времени уже сбрил полуторагодовалой длины траур и с судьбой решил не спорить. Вера Степановна, почувствовав это, отшатнулась и даже от невинного восьмимартовского поцелуя в щечку уворачивалась. А однажды Геннадий Григорьевич зашел в ее кабинет: «Я в деревню уезжаю. Сходите ко мне, выгуляйте, пожалуйста, собаку». Положил ключи на стол и вышел. А она даже не сомневалась: и не подумаю, стыдно. На следующий день собаку стало жалко.«Ваш муж приходил»
- Потом меня положили в больницу. Врач сказала: «Приходил ваш муж, поговорили, теперь я за вас спокойна». И передачку от него принесли, а там икра, семга, варенье из клубники. Это не мог быть мой муж, я сразу все поняла. И тогда впервые за много лет почувствовала себя женщиной. «Переезжайте ко мне, живите, замок в дверь вашей комнаты врежу. Как женщина вы меня не интересуете», - обманывал последним утверждением Геннадий Григорьевич. А она и не верила. Но однажды после очередного скандала, под мужнину песню «Да зачем тебя мать родила…» выбежала на улицу, вытирая слезы, чтобы уехать хоть куда. На остановке дверцы «тройки» и синих танашевских «Жигулей» распахнулись одновременно. У Геннадия Григорьевича с интуицией полный порядок, и даже сверх того. Бывало, мужики попросят: «Новенькая в цех пришла, хорошенькая, посмотри, Борода, не замужем ли?» Борода глянет мельком: «Ничего хорошего, вся в веснушках и беременная на третьем месяце». Веснушки при ближнем рассмотрении подтверждались, диагноз – чуть позже.«Ты поплачь, а я постираю»
«Ладно, ты поплачь, а я пойду постираю» - так и примерно так он вел себя в начале новой семейной жизни. Не ждал терпеливо, когда любимая привыкнет, просто жил ради нее, не зная, что придется бороться и со смертью. Вера Степановна давно обещала внучке съездить на Белгородчину. В отпуске узнала, что страшнее мучившей ее зубной боли может быть диагноз. «Собирайте чемоданы и дуйте отсюда домой, - врач-онколог зачем-то улыбнулся. – Лучше самолетом, на поезде можете не успеть». «Гена, мне плохо», - сказала она на перроне. «Я знаю». В архангельском онкоцентре ей все разрешали и ничего не делали, ждали, как поведет себя опухоль. А дома не было денег даже на бензин – девяностые годы шли. Геннадий Григорьевич, к тому времени пенсионер, устроился ночным сторожем. В больницу ездил каждый день. В один из них объехал двенадцать церквей, чтобы двенадцать сорокоустов о здравии одновременно к небу поднялись. Свозил любимую на соборование и начал лечить сам. Я не спрашивала о рецепте, знаю только, что «сильную» глину он нашел возле своей дачи, исколесив до этого всю округу. - Я психовала: надоел, плохо, противно. А он не отступал, - вспоминает Вера Степановна. - Я уже крест на своей могилке видела: «Умру, и все». А он за шкирку меня взял: «Будем бороться». «Куда-то все ушло, - удивился профессор. – Но очаг надо удалить». Операция, химиотерапия, двадцать одно облучение под «Отче наш». Из больницы Вера Степановна вышла с редким чубчиком на голове и перекошенным лицом, без очага и части челюсти. Она стала избегать знакомых, боясь опять наткнуться на страх в глазах, еще раз услышать несдерживаемое: «Боже, какая ты красавица была, и что стало». И от мужа отворачивалась. А еще через восемь месяцев, когда все, что могло быть страшного, казалось пережитым, тяжелейший диагноз был поставлен маленькой внучке Веры Степановны. И снова она от беспомощности ревела в голос. И снова Геннадий Григорьевич скомандовал: «Прекратить. Нельзя расслабляться». «Благодаря этому человеку мы выжили», - говорит Вера Степановна за себя и за умницу внучку, которая учится в Плехановском университете.Соло для любви, с хором
Про жен своего мужа, про его детей у Веры Степановны слова самые добрые – учитесь, женщины, не спорить с прошлым. А о том, какое это, многими не понимаемое, счастье жить, она поет. В хоре ветеранов «Зоряночки» Екатерины Зориной. В семье Веры Степановны все пели, отец - так, что лампочки накаливания, говорит, тухли. А она поняла, что тоже может, после болезни. Когда поставили протез, без которого не получается даже говорить. …Танашевых трудно застать дома, особенно жену. У руководителя профсоюзной организации ветеранов микрорайона дел много: «Мне надо к людям, иначе не могу». Муж не против: «Все равно, что делает, лишь бы рядом была». Перед первым сольным концертом жены, смеются, он во сне ее песни пел – так перенерв¬ничал. И теперь, перед вторым, больше ненаглядной певуньи волнуется. В это воскресенье уложит Вера Степановна свои шикарные волосы, наденет новое платье с белым пухом по черным блесткам и выйдет на сцену. Двадцать восемь номеров будет в концерте, посвященном 70-летию Севмашпредприятия, на котором, если сложить стаж супругов Танашевых, они столько же отработали. Приходите 22 ноября к 16.00 в Ленком на концерт «Зоряночек». Послушайте, как поет счастливая женщина. Ольга ЛАРИОНОВА (larion-olga@yandex.ru, тел. 50-80-51)Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
