Уже не вернуться…

Сегодня я получила письмо, оно очень короткое: «Как ты живешь, доченька? Почему не пишешь? Я так тебя жду». И подписано: «Мама». Помните, такими словами начиналась грустная песня Эдиты Станиславовны Пьехи, которую она исполняла в шестидесятые годы. Живя далеко от мамы, я слушала эту песню, обливаясь горькими слезами. Почему же эта забытая песня всплыла сегодня в моей памяти? Звучит и звучит – никак не отпускает?

Тому есть объяснение – я получила письмо, и оно тоже очень короткое. Не от мамы, нет. Моя мама – благодарение Богу – уже около четырех десятков лет живет со мной. Письмо это от односельчанки. Есть на нем и обратный адрес, человеку несведущему ни о чем не говорящий, - название поселка, улица, номер дома, комнаты. Но знаю, вздрогнули бы сейчас сердца у тех, кто узнал этот адрес, потому что за адресом этим стоит горькое, данное народом название – Дом престарелых. Дом, которому суждено приютить и обогреть одинокую старость. Стать последним пристанищем тем, кто, прожив долгую, подчас очень трудную жизнь, на склоне лет остался один. Или вдвоем, что ничуть не облегчает, а порой даже усложняет все проблемы. Две старости, две беспомощности, болезни, умноженные вдвое, - две беды.

Моя знакомая Мария Матвеевна и ее муж Илья Андреевич стали заложниками политических событий прошлых лет. Их беда увеличилась многократно в тот день, когда были подписаны Беловежские соглашения и распался Советский Союз. Их взрослые дети и внуки сразу оказались за границей – на Украине. Резко подорожала почтовая связь, выручавшие и сокращавшие ранее расстояния телефонные разговоры стали неподъемной роскошью. А стоимость билетов за каждый приезд год от года росла, превращаясь в астрономические суммы непонятных старикам новых денег. Они еще очень долго и упорно сопротивлялись обстоятельствам. То, бывало, дочка приедет, то внуки, то у сына выпадет полгода отпуска (он ликвидатор Чернобыльской аварии – проблемы со здоровьем, да и предприятия часто не работали). Вот он приезжал и жил со стариками, помогал в огороде, на сенокосе. Но бесконечно так продолжаться не могло. И поняв это, Мария Матвеевна заметалась, затосковала, словно потеряв какой-то жизненный стержень, сдала сразу: за одну зиму выплакала глаза и начала слепнуть (с мужем эта беда приключилась несколькими годами раньше). Выделенный соцзащитой специальный работник не мог решить всех проблем этой некогда крепкой семьи (а с хозяйством – козами, курами – хозяйка расстаться никак не решалась). Вот тогда и замаячил день ото дня все яснее призрак казенного дома. Говорила об этом соседкам, просила согласия у детей, а сама все не верила, что подобное возможно. Да и никому в деревне не верилось, что она решится оставить свой дом, в котором всегда все везла на себе. Была, как говорится, и лошадь, и бык, и баба, и мужик. Не верилось, что вот наступит весна, но никто не засадит ее огород, в котором за долгие годы тщательного ухода земля превратилась в жирный чернозем. Можно ли было поверить, что на обрезанных с прошлой осени кустах повиснут грозди ягод, но никто не придет их собрать. Что зарумянятся обильным урожаем яблони и ребятишкам настанет раздолье, никто не помешает озоровать негодующим окриком.

Но все это свершилось. По весне приехала к ним дочь и, положив мать в больницу подлечиться, а на самом деле, чтобы не травмировать заранее ее больное сердце, начала потихоньку распродавать имущество. Отец не перечил дочери, потому что он давно перестал принимать какие-либо решения. Когда Мария Матвеевна вернулась из больницы, она враз все поняла. Заметалась, засопротивлялась сначала, запросилась с дочкой на Украину, прекрасно понимая, что в двухкомнатной квартире дочери, где, кроме нее и мужа, живут еще два взрослых сына, старикам места нет. Умом она все понимала, а сердце не соглашалось. Как же так? Вырастила их, выучила. Когда дочка после окончания института на Украину работать уехала, гордилась перед деревенскими соседками – ваши-то в навозе копаются, а мои в городе, да в каком городе! Фрукты едят. Разве могла подумать тогда, что это уже судьба готовит ей колючую подстилку. Сколько бессонных ночей придется ворочаться на ней с боку на бок – длинны покажутся ночи: ждешь, ждешь – не видно утра. А когда внуки на свет появились, оставив хозяйство на мужа, уезжала к дочери растить их, поднимать из пеленок. То, что все время не жила рядом – горькая правда, и одна из причин того, что в двухкомнатной квартире не нашлось старикам места. Если бы с рождения вместе, стали бы дед с бабой роднее родителей – тогда бы и место нашлось, «в тесноте – не в обиде». Но, вспомнив последнюю зиму, когда было особенно тяжело, Мария Матвеевна согласилась ехать в Дом для престарелых.

Пропал в кровавой мясорубке

Кто-то может упрекнуть ее в слабости, побранить за малодушие, мол, вдвоем-то с мужем могли бы еще и дома пожить, ведь, как известно, две головешки и в поле горят. Но это может сделать только тот, кто не знает, какой огромной жизненной силой обладала когда-то эта женщина, просто так бы она не сдалась.

Замуж вышла еще до войны, молодешенька, и жизнь с любимым виделась долгой и радостной. Да только надежду на счастье отняла война. Всего девять месяцев и пожила она молодухой, ласканной да желанной. Знать, у Господа не хватило любви на ее долю. Муж перестал писать почти сразу, пропал в этой страшной кровавой мясорубке. Она, живя в доме свекрови, молчала, не плакала по ночам, чтобы не выдать свое отчаяние. Писем писать было некуда, оставалось ждать…

Когда вся страна отпраздновала Победу и перешла к мирной жизни, она смирилась с тем, что муж не вернется, почувствовав каждой клеточкой истосковавшегося тела тяжесть вдовьей доли, всю ненужность своего существования на этой земле. А с годами стали забываться его слова, объятия, поцелуи. Стало казаться, что все это было давно, а может, и не было совсем – так, самообман. Темными ночами лежала неподвижно и перебирала в памяти его письма, написанные в первые дни войны. Время было послевоенное, тяжелое, работы невпроворот, а работать она и умела, и любила, находя в ней утешение. Вечерами проваливалась в беспамятство от усталости, жалеть и вспоминать все чаще не оставалось сил.

Прошло время и показало, что жизнь еще не кончилась, что она молода, здорова, интересна. И однажды в ее жизни появился другой. Нет, о любви она больше не думала. Парней война подобрала, а девки за это время одна краше другой наросли – посватался и радуйся. Она и радовалась. Радовалась тому, что наконец-то обрела семью, что пошли дети, что появился свой добротный дом.

Деревенская мастерица

А дни потихоньку убывали и убывали, жизнь пошла к закату. Она растила детей, ухаживала за скотиной, лелеяла свои цветы в палисаднике, вязала носки всей деревне и ткала удивительной красоты и прочности половички (я храню их как добрую память о великой деревенской мастерице).

Как-то я специально ходила смотреть, как она работает. Ткацкий стан во всю горницу, разноцветные клубки с нитками, тонкие ленточки ткани, готовые дорожки половиков. И веяло от ее труда чем-то древним, загадочным, непостижимым. Но прошло время половиков, деревенские избы наводнили дешевые паласы из синтетики, не умеющие так хранить тишину и прохладу, как дорожки, согретые теплом человеческих рук. Вот почему каждое лето я однажды застилаю пол половичками, сотканными руками деревенской мастерицы, и моя квартира в кирпичном доме вдруг превращается в светлицу.

Она умела ткать, и не только половики. Уже перед самым отъездом пришла к нам в школу и принесла целую стопу полотенец – каждому учителю на память о себе полотенце подарила. Подарила за то, что в своей сиротской старости шла к нам и с горем, и с радостью. За то, что умели выслушать, а когда могли, и помочь. Мы сначала пытались отказаться, думая, что полотенца покупные – настолько тонка работа, с таким вкусом подобраны цвета полосок, что от фабричных их просто не отличишь, а по прочности они любые другие многократно превосходят.

Она любила выращивать цветы и одаривать ими других, у многих можно увидеть в палисадах ее махровые нарциссы. Мне кажется, что она умела все. Побывавшие однажды у нас в деревне телевизионщики увидели бабу, которая сидела на коньке крыши и ловко орудовала молотком. Захотелось им немедленно снять такое чудо. Но она не согласилась позировать. Некогда. Так и прожила всю свою жизнь в спешке…

Заложники политических страстей

Иногда, задумываясь о жизни, я вдруг явственно вижу все ее необъяснимые несправедливости. В судьбе моей героини они проступают особенно отчетливо. Она никогда не была «кукушкой» - вырастила детей, до самой глубокой старости помогала им, а последние дни вынуждена прожить вдалеке от них. Она так мечтала иметь свой большой дом, нажила его, а умереть в нем не пришлось. Маленькая комнатка казенного дома – ее последнее пристанище. Справедливо ли это? Нет, конечно. Гораздо справедливее было бы со стороны государства выделить жилье этим двум старикам в городе, где живут их дети (Боже мой, государства-то теперь разные!).

Помню, как пришла она однажды ко мне за разъяснением по поводу какого-то телевизионного сюжета, в котором ей померещилось грядущее воссоединение Украины с Россией: «Вчера по телевизору сказали, что ихний начальник приезжал к нашему начальнику. И наш начальник предлагал им снова к нам. А ихний сказал, что ему надо сначала домой съездить, посоветоваться». И столько надежды светилось в ее глазах! Только подвели «начальники» старую женщину, вместо дружбы и воссоединения такую свару затеяли, что хоть святых выноси. Слава Богу, последнее время верх, вроде бы берет благоразумие, только тысячам таких, разорванных, разрезанных по живому семей, не стало пока легче.

…Я получила письмо. Оно очень короткое: «Нам здесь очень хорошо, кормят хорошо, никто не обижает. Но привыкнуть не могу. В доме моем мне уже не бывать…»

Поделиться с другими!
Понравилась статья? Порекомендуй ее друзьям!
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта