Часть первая: деревенское детство и отрочество
ИСТОКИ
Отец мой, Швыдков Стефан Прохорович, жил в деревне Субботово Трубчевского района Брянской области. Мать, Швыдкова Евдокия Фоминична, - в селе Радутино, это в трёх километрах от отцовой деревни. Как они познакомились, как оказались в Брянске, где работали, не знаю. Когда началась Великая Отечественная война, было мне около трех лет, а моей сестре Марии восемь. Отец решил отправить нас с мамой в Субботово – к своей матери, это в 90 километрах от Брянска. Но проводить нас до места не мог – ушёл на фронт. Мама (ей было в ту пору 35 лет) сама добиралась с нами до деревни – шли пешком по полям, перелескам, дорогам, тропкам. Добрались с большими трудностями.ДЕРЕВЕНСКИЕ СКИТАНИЯ
Как нас встретили отцовские родственники – не помню. Но помню, что старенькая бабушка жила со взрослой бездетной дочерью Анастасией. Пока она была жива, тётка относилась к нам терпимо. А после смерти бабушки начала нас изживать из дома и наконец выгнала на улицу, оставив без одежды и еды. Как мы только не скитались. Жили то в яме, из которой деревенские жители брали глину для ремонта печей, без одежды и еды, то в брошенной сараюшке, то у какой-нибудь сердобольной хозяйки. Однажды над нами сжалилась одна бабушка (она жила вдвоём с сыном). «Живите, - сказала, - только еду сами добывайте». Мы с сестрой по весне рвали щавель, собирали в поле гнилую картошку. А летом, когда наливался колосом ячмень, забирались тайком в поле, натирали в ладошках незрелых ячменных зёрнышек и заглушали ими голод. Не дай Боже попасться на глаза караульщику поля: поймает – не жалеючи огреет кнутом. Исхитрялись не попадаться. В тот месяц, когда нас приютила добрая бабушка, в деревню нагрянули немцы. Пришли и в бабушкин дом. Увидев маму, приказали: «Будешь стирать бельё». Мама пробовала отказаться, но немец приставил к её голове пистолет. Не знаю, как удалось ей отказаться от этой обязанности (может, умоляющий крик бабушки пожалеть маленьких детей подействовал), но немецкий солдат отступился. Не буду кривить душой – были среди немцев и добрые. Один из них угостил нас с сестрой бутербродом с маслом и тушенкой. Этот вкусный запах хлеба с маслом и тушенкой ещё долго-долго преследовал меня.НАШИ ПРИШЛИ!
Сколько пробыли в деревне немцы, не помню по малолетству. Помню, что маму отправили копать окопы. И это, как позднее узнала, случилось уже после прихода наших. Да, это действительно так: и сейчас в ушах стоит тот пронзительный крик деревенских женщин: «Красные пришли!» Память подсказывает мне вот такую картину. Солдаты, которым так радовались люди, появились в живописном равнинном месте под пригорком возле колодца. Они сидели на повозках, а их лошади были привязаны к столбам. Помню, как вскоре всех жителей деревни собрали у школы, о чём-то много говорили, пускали сигнальные ракеты. После этой сходки нас с мамой и сестрой поселили в школе. Здесь была русская печь, и, когда мать уходила на рытье окопов, мы с Марией забирались на печь и прятались там за кирпичной трубой. Однажды по школе так палили, что мы сестрой уцелели только благодаря этой трубе, благо что была она толстая. Кто палил по школе? То ли наши выбивали немцев, то ли полицаи палили по жителям деревни – осталось тайной. А наши скитания продолжались. После того как школу обстреляли, нас опять приютила одна деревенская женщина. Потом мы перешли жить в землянку, что была вырыта возле деревенской фермы, в которой содержались лошади и овцы. Землянку нам предложил бригадир фермы Ефим Саутин. Но еды у нас по-прежнему не было. Мы с сестрой ходили просить милостыню. Утром перекидывали через плечо по холщовой сумочке и шли по деревням – за семь километров от той землянки. Но жить стало уже полегче. Турнепс, что рос на полях возле землянки, и конопляный жмых, что привозили на ферму скоту, спасал нас от голода.ОТЕЦ ВЕРНУЛСЯ
В то время, когда мы из школы перешли на постой к деревенской женщине, к нам приехал отец. Этот момент я хорошо помню: он стоит в дверном проёме – ростом во всю высоту проема – и держит за спиной маленькие саночки. Я подбежала к нему и принялась тащить эти саночки. Отец тогда ночевал с нами. Мы все спали на полу, и, когда отец раздевался, я увидела у него на спине огромную бурую рытвину – ещё не совсем зарубцевавшуюся рану. Мне казалось тогда, что него не было полбока. Отец оказался у нас, видимо, потому, что лежал в госпитале, и затем был комиссован. Какой это был год – не знаю, знаю только, что уже после войны. После этой ночи отец стал появляться у нас чаще. Он нашёл себе посильную работу, чтобы нас хоть как-то поддержать. Благодаря отцовской помощи мы могли покупать немного молока. С молоком суп из крапивы казался чуть вкуснее и не так сильно шершавил рот. Однажды отец принёс мне красивый платок-полушалок. Сколько было радости – не пересказать! А какие лапоточки из лыка мне сплёл – белые, с красным гребешком. В Субботово ни у кого такой обувки не было. Но вот отец стал появляться у нас всё реже и реже. Почему, мы не знали и по-прежнему жили своей полуголодной бродячей жизнью. Оказалось, все это время он болел. Его мучили эти глубокие раны, которых я так устрашилась, увидев в первый раз. Отец лежал в больнице в селе Плюсково, там и умер. Хоронить его в было не в чем. Одели в то, что собрали деревенские жители.И СТАЛИ МЫ НИЧЬИ
После смерти отца наступили ещё более худые для нас времена. Мама неграмотная, мы малы. Никто из начальства не побеспокоился о семье умершего от ран солдата. А может, и не ведал о нашем существовании. И я до сих пор не знаю, в каких частях воевал мой отец, была ли назначена ему какая-либо пенсия. Мы опять сильно бедствовали, жили по-прежнему в землянке. Шёл 1947 год. Было очень голодно. Я в ту пору уже жила в батрачках у одной зажиточной женщины в деревне Хомчино. Делала всякую работу, даже корову доила. Как я уже выше писала, в деревне была ферма. И на той ферме построили дом. Надо сказать, хороший дом. В нем держали овец и отвели жилье с лежанкой и печкой для нас. К тому времени мама устроилась сторожем на скотный колхозный двор и забрала меня из батраков, так как той осенью я пошла в школу. Однажды на переменке мы играли в прыгалки. И вдруг ко мне подбегает одна девочка и кричит: «Зинка, ты что скачешь, беги на скотный двор, твою матку корова поколола!» Когда я прибежала, мама лежала на земле без сознания с вылезшими кишками. На мой крик сбежались взрослые, положили маму на повозку и отвезли в здравпункт. На здравпункте маме сделали перевязку и повезли на лошади в больницу за 12 километров. Когда я рассказала о случившемся сестре Марии, она побежала вслед за повозкой, увозившей маму. Как сейчас вижу: бежит-бежит и упадёт, встанет и опять бежит. Не помню, как долго лежала мама в больнице, но после этого несчастья с мамой Мария слегла и вскоре умерла.ВДВОЁМ С МАМОЙ
И остались мы с мамой вдвоём. Мама работала, я ходила в начальную школу. Я завидовала девочкам, у которых был свой дом с весёлыми шторочками на окнах и старший брат-заступник. Эти девочки ходили такие счастливые, гордые, с поднятой головой. А я была среди них как загнанный зверёк, всех боялась. После окончания начальной школы мы с мамой перешли в малюсенький домик с одним окном, который нам задёшево уступила семья, купившая себе дом побольше. Русская печь с лежанкой, деревянная кровать, скамейка, столик и сундук – всё в этом домике стало нашим. Шторочки, которым я завидовала в подружкином доме, вырезала из бумаги. В соседях у нас была семья колхозного бухгалтера. Жила она богато и имела много скота. Однажды, когда мама ушла на работу, в дверь постучал этот сосед-бухгалтер. Как я отбивалась от него – одному Богу известно. Хорошо, что его палец попал мне в рот. Он заорал от боли и отстал от меня, вдогонку я огрела его кочергой. С тех пор я боялась мужчин и вела себя с ними очень осторожно. Мы с мамой постепенно обживались в этом домике. Купили козу, кур, стали выкармливать поросят, одного себе, другого на продажу. На зиму дрова заготовляли сами. По первому снегу брали санки и шли в лес – очень далеко – выбирали сухостой, нагружали санки и возвращались назад. И так каждый день. Всё лето обе работали в колхозе.ХОРОША, ДА ПЛОХО ОДЕТА…
В 1954 году я окончила шесть классов. Экзамены сдала на «хорошо», но в седьмой класс не пошла. И хотела бы дальше учиться, да одеться было не во что. Из-за того, что была я бедна и худо одета, первая моя любовь – тракторист Петя выбрал себе девушку побогаче. До школы, в которой я заканчивала шестой класс, надо было пройти три километра полем. Весной это поле пахал Петя. Он постоянно встречал меня у дороги: остановит трактор и бежит навстречу. Однажды он пришел к нам в клуб, проводил меня до дома и подарил мне самодельное колечко из медного пятака. Петя был меня постарше и, видимо, уже собрался жениться. Но женился он на другой Зине – побогаче, но совсем лысой. Проводив меня раз-другой и побывав у нас дома, Петя увидел нашу с мамой бедность и больше не пришёл. И вместо школы устроилась я рабочей на колхозные лесопосадки. Сажать молодые деревца мне нравилось, но вставать рано поутру, ходить по пояс в росной траве не каждому по нутру. Заработала я на лесопосадках лишь три метра ситцу на платье. Красивый был ситец – по красному полю голубые цветочки. А платье из него, что пошила опытная портниха, еще красивее. Так в моем гардеробе появилась первая обновка.Часть вторая: городская молодость
Я В ТРУБЧЕВСКЕ
После лесопосадок мама моя сходила к председателю колхоза и попросила отпустить меня из колхоза. Дали мне справку, и я поехала, то есть пошла в город Трубчевск – автобусы тогда ещё не ходили. Устроилась я на трубчевский овощесушильный завод. Никакой работы не чуралась. Клубнику сортировала, тяжёлые ящики с углём в котельную таскала. Но потом, должно быть, увидели во мне трудолюбивого человечка и поставили аппаратчиком четвёртого разряда. Работа эта считалась очень ответственной: нужно было постоянно следить за давлением пара, чтобы не допустить брака. Мне давалось это трудно, так как я была настолько истощена, что чуть не падала на рабочем месте. И однажды упала, но не на рабочем месте, а на улице у консервного цеха. Меня увезли в больницу и сразу в гинекологическое отделение. Резон был такой: раз девушка живёт в общежитии, значит, беременна. А когда разобрались, оказалось – самое настоящее истощение. И выписали из больницы. Работа аппаратчика мне нравилась. Бывало, сделаю запас сырья, чтобы у работниц простоя не было, а сама возьму ведро картошки, загружу в аппарат, картошка под паром сварится. И сами наедимся, и работниц консервного цеха той картошкой накормим. В цехе меня уважали, к каждому празднику поощрение давали. Работа на заводе была трёхсменная, но я находила время, чтобы проведать маму в деревне, хотя это было и не близко. Как я выше написала, город Трубчевск находился в 12 километрах от нашего Субботово. Куплю, бывало, булочек да тёртых яблок в цехе возьму (брать разрешалось) и бегу – когда одна, а когда и с попутчицей. А деньгами помочь маме не могла – получала-то около 60 рублей в месяц. А ведь и приодеться хотелось – молодая ж была. И стала я покупать себе кое-какую одежду: заказала в ателье костюм кофейного цвета, платье крепдешиновое – прелесть какое красивое: по голубому полю разноцветные букетики. И ухажер у меня уже был – по имени Николай, с которым я познакомилась однажды по дороге из Трубчевска в деревню к матери…ПРИШЛА В МИЛИЦИЮ…
Как вы уже прочитали, в Трубчевске жила я в общежитии. Жила и боялась. Бывало, увижу милицию и прячусь: а ну как выселят и обратно в колхоз отправят?! У меня ж паспорта нет, только справка из колхоза. Надо что-то делать. И надумала я идти в милицию – будь что будет. Пришла и говорю: «Я живу в общежитии без прописки». Милиционеры друг на друга посмотрели и стали уточнять, на чьем участке находится общежитие. У меня дух перехватило: теперь-то уж точно выселят. С той мыслью и ушла. Через несколько дней вызывает меня комендант общежития и велит приготовить десять рублей и фотографию. И вскоре я сходила в милицию и получила паспорт. И теперь уже спокойно живу в общежитии и работаю на заводе. Живу, работаю, а на сердце, как говорится, кошки скребут. Николай-то мой уже в армии служит, а писем мне не шлёт. Я и понять не могу, что случилось. Оказалось, подружки мои «верные» Колиной матери про меня наплели такого, чего и быть-то не могло, а мать Коле написала… В общем, поверил Николай наговорам, и я ему этого простить не могла. И так мне тошно стало, что к жизни всякий интерес потеряла. И хотя работа на заводе нравилась, но оставаться в Трубчевске после этой любовной драмы стало невмоготу.ЕДУ НА ЦЕЛИНУ
И решила я ехать по комсомольской путевке на целину. Это было в 1961 году. Мы, шестеро заводских девчонок, прошли медкомиссию и рванули в Казахстан. Что нас ждёт впереди – не знали. Перед отъездом мы с подружкой Линой сходили к её бабушке за советом. Бабушка принялась нас отговаривать: «Одумайтесь, девки. Зачем вы в экую даль собрались? Там и в горячей бане ледунки (сосульки – авт.) висят». Но мы бабушку слушали, а по-своему делали. И только в поезде струхнули и пригорюнились. Но когда в Москве к нам присоединились четверо ребят, оказавшихся брянскими, мы воспряли духом и совсем развеселились, познакомившись в поезде с двумя шустрыми неунывающими девушками, чей путь тоже лежал в Казахстан. Мы им тут же дали прозвища – Белка и Стрелка: в том году как раз запустили в космос двух собак с такими именами. Ехали мы долго. Порой казалось, конца не будет этому пути. Чем дальше, тем ужаснее становилось. Пассажиры говорили об убийствах, наши попутчики-земляки сказали, что по приезде нам придется выйти за них замуж. В противном случае грозились прирезать нас: «Там, в степи, стоят четыре вагончика и вокруг никого. Так что жаловаться вам, девушки, будет некому». Мы с Линой были в панике. В Кургане нас высадили. Мы переночевали в клубе и наутро снова сели в поезд и поехали дальше. Да, хочу заметить, на каждой остановке, если появлялась возможность, я покупала открытку и посылала маме. Мне было её жаль – она очень за меня переживала. Я и сама всю дорогу сокрушалась, зачем и куда еду.СТАНЦИЯ КОНЕЧНАЯ – ПЕСКИ ЦЕЛИННЫЕ
Везли нас в поезде, везли в фургоне и высадили на станции Пески Целинные. Мы оказались в большом посёлке, прямо перед общежитием, одно крыло которого было женским, другое – мужским. «Ну, теперь-то, ребята, мы вас не боимся», - сказали мы своим брянским попутчикам. Расселили нас по комнатам, и на сердце полегчало. Из вновь прибывших сформировали бригаду и отправили на строительство завода железобетонных конструкций. Мы грузили и разгружали вагоны с кирпичом и цементом. Тяжёлая была работа, но никто из нас не жаловался, не стонал и не собирался бежать. Хотя, повторюсь, не сладко было, даже рукавиц не хватало… Первый месяц питались в столовой. Конечно, всё было вкусно, но дорого, и мы с Линой стали готовить сами. Невелика была получка, но и ту делили на две части: одну откладывали на питание, другую посылали матерям в деревню. Пообжились мы, попривыкли чуток, и стали в наше общежитие ребята заглядывать. Были тут и русские, и белорусы, и украинцы, и даже один болгарин. Звали его Николай, Набивался он ко мне в ухажёры – пару раз мы с ним даже за разговорами посидели. И любовь между нами назревала уже.. Но однажды случилась между парнями ужасная драка: не на жизнь – на смерть дрались. Кто её затеял неизвестно, только Колю-болгарина забрала милиция. И дали ему год тюремного сроку…ЦЫГАНКА ГАДАЛА…
Как-то осенью в общежитие пришла цыганка и стала нам гадать. Мне напророчила: «Ты, Зина, в конце года выйдешь замуж, но вы разойдётесь. Он тебя прогонять не будет, ты сама уйдёшь». Я не поверила: никто ведь не знает, что наперёд случится. Однако по гаданию вышло. В начале зиме в мужском общежитии появился новый парень – высокий, красивый, чуб волной, глаза зелёные. Я так внимательно его разглядела, потому что мы в одном фургоне на работу и с работы ездили. Мне и невдомёк было, что этот парень – Гришей его звали – тоже меня заприметил. В общем, подружились мы с Гришей. Он тоже деревенский был. Стал Гриша захаживать в нашу комнату. Иногда выпивший приходил и плакал: «Я ещё заработать не успел, а мать уже денег просит». А мать у него работала, да ещё поросят, уток и курей держала, да свой огород имела. Ходил ко мне Гриша, ходил и стал замуж звать, и в конце года мы с ним с загс пошли. Свадьбу не праздновали – не стали тратиться. Ребята, с которыми Гриша жил, освободили нам комнату. И потекла наша семейная жизнь. Я в то время уже кочегаром работала, а муж мой – монтажником.ПЕРВАЯ РАЗМОЛВКА
На новый, 1962-й год нас с Гришей позвали в гости мои знакомые. Меня пригласил на танец один молодой человек и во время танца спросил: «Зин, когда ты замуж будешь выходить?» Я думала, он пошутил, и ответила шутливо: «Какие мои годы, успею ещё выйти замуж». Гриша слышал это разговор. Танец кончился, я иду на свое место за стол, а Гриши-то и след простыл. Сказали, домой ушёл. Я следом: «Что случилось?» Он разобиженный: мол, почему ты тому парню так сказала, ведь ты же замужем… Помирились мы, и жизнь опять потекла своим чередом. Нам случайно даже однокомнатная квартира досталась – в четырехквартирном доме на берегу реки Ишим. (Жильцы уезжали и предложили её мне.) Мы с подружкой перенесли наши вещи. И я побежала на стройку - к башенному крану, на котором Гриша тогда работал, и крикнула что есть мочи: «Гриша, я получила квартиру, приходи скорей». Стали мы жить с ним в этой квартире. В будни работаем, в выходные ходим на рыбалку – оба с удочками (я тоже заядлой рыбачкой была). Жили экономно, и стали у нас денежки водиться. Собрали мы Гришиной матери хорошую посылку – с пшеном, мясными консервами и конвертом с деньгами. И моей маме тоже собрали посылку. И дальше шла-катилась наша семейная жизнь. Строительство завода железобетонных конструкций подходило к концу – оставалось только внутренние работы завершить да оборудование завезти. И можно уже поступать на курсы по выбранной специальности, чтобы потом на заводе работать. И как раз в это время приходит от свекрови письмо, в котором зовёт она нас с Гришей домой, в деревню РамасухуИ ЗАЧЕМ Я ЕХАЛА…
Поддалась я на свекровин зов и Гришины уговоры. Рассчитались мы и уехали в Рамасуху. Жила свекровь в домике на две семьи, вернее сказать, на двух человек. Теснотища – словами не передать. Наша кровать стояла рядом со свекровиной. Тут же печь, сундук впритык. Все удобства, даже умывальник, на улице. Но делать нечего, жить надо. В Рамасухе был лесопильный завод, где вручную пилили на доски дуб и березу. Из досок делали паркет. Там, в паркетном цехе, и работала свекровь. Я устроилась туда же, Гриша пошёл на лесоповал. Домой приезжал только на выходные. Как-то в одно из воскресений сидим мы с ним у почти занавешенного шторой окна и разговариваем. Вдруг к тому стеклу, что занавеской не охвачено, птичка подлетела и трижды – тук-тук-тук – клювиком постучала. Сердце мое дрогнуло: «Птичка весть какую-то принесла». И вспомнила я цыганкино предсказание и Грише рассказала. Гриша в ответ разъярённо: «Что-то раньше ты такого мне не говорила». И ушёл к друзьям. Вернулся пьяный и с порога заявил: «Мам, Зинка жить с нами не хочет». Я смотрю на свекровь, на мужа и говорю: «Гриша, ты чего выдумываешь! Неправда твоя. Я и в уме-то такого не держала». Гриша в ответ ударил меня. Свекровь всплеснула руками: «За что ты её, Гриша?!» А я даже не обиделась. Весь вечер мы молчали. В понедельник утром молча позавтракали. Первым из-за стола поднялся Гриша и хотел уже уходить, но вдруг вернулся, огляделся по сторонам и вышел. У меня почему-то сердце ёкнуло. Мы со свекровью тоже встали и пошли на работу. В обед свекровь говорит мне: «Что-то сердце колет, будто неладное чует». Возвращаемся мы с обеда в цех и слышим истошный крик: «Бабы-ы-ы-ы! Гришку Фролова убило!» Работницы кинулись утешать свекровь, а меня утешать было некому – я ж тут новенькая. И бросилась я бежать по дороге, по которой Гриша по понедельникам на лесоповал уезжал. Бежала, забыв, что путь-то не ближний – восемнадцать километров до того лесу. И остановилась лишь после того, как кто-то догнал меня и крепко схватил за плечо.ПОСЛЕ ГРИШИ
На похороны Гриши приехали его братья: Николай из Архангельска и Юрий из Кустаная. После похорон свекровь уехала к сыну в Кустанай. Я осталась в доме одна. Чтобы легче переживать горе, работала три смены подряд, выходные проводила на кладбище. Свекровь вернулась домой после сорокового дня. И жизнь моя стала невыносимой. Свекровь прятала продукты, не давала ни копейки денег, хотя я отдавала ей всю получку (так было заведено при Грише, он тоже отдавал матери весь заработок) Несмотря на такие притеснения, я её слушалась, выполняла по дому всю работу. На заводе знали про моё житьё в свекровином доме и хотели дать жильё. Но я, переворошив свою жизнь, отказалась. Спустя какое-то время мне прислал письмо Гришин брат Николай, и я уехала в Архангельск. Здесь и живу.Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
