В иллюминатор он видел, как от ядерного жара таяли вечные ледники
Геннадия Яковлевича Сорокина северодвинцы больше знают как кораблестроителя, ответственного сдатчика атомных подводных лодок. А вот о его причастности к другому океану - воздушному, известно немногим. Между тем Геннадий Яковлевич - бывший летчик дальней авиации, командир огневых установок самолетов с реактивными двигателями. Обстоятельства свели нас в северодвинском городском совете ветеранов подразделений особого риска, которым он руководит сегодня. Тогда-то я и признался ему, что факт летной биографии Геннадия Яковлевича и для меня стал открытием.ГЕННАДИЙ ЯКОВЛЕВИЧ, как началась ваша «военно-воздушная ипостась»?- Случайно и не сразу. Первый раз меня призывали в армию, когда я работал на молотовском заводе № 402 в сдаточной команде крейсера «Мурманск». В команде в основном была молодежь, те, что постарше, ходили в старшинах. Крейсер уже проходил испытания в море, когда в июле 1954-го многие из нас получили повестки в военкомат. Но сдаточный механик «Мурманска» Иван Дмитриевич Осипов забрал у всех нас эти повестки: ни в какую армию не пойдете - нужно сдавать корабль. В общем, с военкоматом в тот раз как-то уладили дело. Но мы от своего армейского призыва отстали на год. В 1955-м я уже работал в цехе 42. Здесь заложили заказ 254 - первую нашу атомную лодку, и был я в бригаде, которая работала в носовом отсеке, на главных механизмах и торпедных аппаратах. В октябре снова пришли повестки из военкомата. А директор завода Егоров, так говорили, находился в отпуске. За него оставался Камерский. Заказ 254, понятно отчего, считался самым важным, но, видно, Камерскому нас не удалось отстоять. Призвали. Я уже был в Конотопском училище, как вдогонку пришла бумага с завода: мол, в связи с острой производственной необходимостью верните нашего призывника. Наверное, Егоров вернулся и предпринимал меры, чтоб не оголить важный правительственный заказ. Может, кого-то и удалось ему вернуть, а со мной не вышло - нас уже многому обучили, дали курс подготовки и даже по экипажам расписали. Училище готовило воздушных стрелков-радистов для дальней авиации. Реактивные бомбардировщики Ту-16 уже поступали на вооружение. Вот на такой я и попал, в экипаж капитана Павла Петровича Епишина. Распределились мы сначала в Эстонию, в Тарту. Здесь на аэродромах стояла воздушная армия генерал-майора Гусарова. Сделали первые вылеты, сдали летную подготовку, а в 1958-м стали собираться на Север. Перелетели в Оленегорск, есть там такой поселок Высокий. Солидный аэродром - взлетно-посадочная полоса 4 километра, так ее еще на полкилометра удлинили. Вот здесь и служил.- Дальние полеты, подозреваю, впечатляли...- В нашу эскадрилью входило три отряда. В каждом из них состояло по три реактивных бомбардировщика Ту-16. Бомбардировщики считались высотными - мы летали на 11 тысячах метров, в кислородных масках. А летали много - три раза в неделю. Над нейтральными водами, вдоль побережья Норвегии шли до севера Англии. Расстояния, конечно, большие, поэтому ходили с дозаправкой в воздухе. Однажды возвращались, приняли их маяк за свой и едва не очутились в Норвегии. Но вовремя сообразили - ведь не долетели километров 600 до Оленегорска и отвернули. Летали и на Шпицберген, и к Гренландии. Был случай - сели на Земле Франца-Иосифа и вот там застряли на неделю - из-за метели не могли взлететь.- Бомбы, наверное, возили по «нейтралке»?- Нас называли эскадрильей разведки погоды. Но это название. Разведкой погоды занимались другие, а у нас была другая разведка - в бомболюках самолета установили 6 специальных фотоаппаратов, у них экран - 500х500. Эти аппараты работали на автоматике, и управлял ими штурман. Фотосъемку вели по маршруту следования, что именно и где отснять, указывалось в полетном задании. Как только мы возвращались на аэродром, тут же следом садился самолет из Москвы, чтоб забрать наши кассеты - для проявки и расшифровки снимков. С этим делом все было четко отлажено.- А супостат? Ему, очевидно, не очень нравилось все это?- В полетах над Атлантикой нас обычно сопровождали американцы. Они взлетали с норвежского аэродрома в Варде, встречали нас и вели. Летели мы близко друг к другу - даже лица различали.Но были еще и полеты на Восток. Маршрут обычно такой: из Оленегорска шли на Рогачево, потом вдоль побережья на север Новой Земли - за Маточкин Шар и полуостров Адмиралтейский, там поворот - и через Карское море на Диксон, там новый поворот - сначала курс на Амдерму и дальше - Архангельск, Петрозаводск, Оленегорск. Делали такой вот большой круг и тоже фотографировали, Архангельск и Северодвинск в том числе. И Новую Землю, конечно. А для чего, мы вскоре стали догадываться. Хотя, думаю, командиры все же знали с самого начала. Это был 1958 год - первые атомные бомбы уже подорвали и готовили новые. Поэтому требовались снимки местности, где намечали взрывать, чтобы затем сравнить - до и после...- Нештатные ситуации были?- Были. Однажды, в июле 1958-го, у нас отказал один из двух двигателей. Доложили, развернулись, снизились до 3 тысяч метров и пошли от Рогачево обратно на свой аэродром. Уже нацелились на ближний привод, это метров 500 до посадочной полосы, у нас и другой двигатель забарахлил. Второй пилот, фамилия его Каширский, в крик: «Командир! Двигатель отказал!» Но он не отказал, а стал работать с перебоями, и мы как-то дотянули и сели. Только на полосе второй двигатель окончательно заглох. Поэтому нас на стоянку тягачом ставили. Стресс, конечно, мы пережили и позже, когда командир нас собрал, мы, что греха таить, «отметили» счастливый исход дела. А Каширский после этого случая в нашем экипаже уже не летал - командир ему не доверял.- Геннадий Яковлевич, сколько в вашем послужном списке вылетов, скажем так, на «работающий полигон»?- Непосредственно на испытания ядерного оружия из нашей эскадрильи летали не все, а только два экипажа. Наш летал четыре раза: первый - в октябре 1958 года, потом еще, и на следующий год еще дважды.Порядок был такой: сначала поднимался самолет-носитель. Его пилотировали экипажи, которые обычно перелетали в Оленегорск из Крыма. Бомбы им грузили у нас на аэродроме. Бомбардировщик взлетал, и за ним следом - самолет-лаборатория. Мы же вылетали примерно через полчаса после них и подходили к месту тоже через полчаса, чтобы сфотографировать район сброса, точнее, последствия атомного взрыва... Летали мы на 11 тысячах метров, при фотографировании снижались до 9 тысяч, на путь туда и обратно у нас уходило часа четыре с половиной.- И как «это» все смотрелось сверху?- Расскажу, что видел. Мы прилетали примерно через полчаса после сброса бомбы. Поэтому самого взрыва не наблюдали, а только его последствия, и в первую очередь - огромное облако, которое тянулось вверх километров на 20 и уже размывалось потоками воздуха. Внизу - новоземельские горы. С нашей высоты все эти скалы и сопки смотрелись, как куча хаотично разбросанных черных камней. Хотя черным, можно сказать, было все - от ядерного жара ледники и заснеженные пространства растаяли, по моей субъективной оценке, в радиусе 30 километров от эпицентра. Жутко представить, что там творилось! Растаяли и морские льды у побережья, причем и в Баренцевом, и в Карском море. Когда летели обратно, за кромкой льдов видели корабли охранения, но это уже километрах в ста от берегов.Более всего впечатлило, это мы уже в четвертый раз летели, огромное грибовидное облако и на высоте 20 километров бурого цвета шар - все в нем клокотало. Видимо, синоптики в тот раз просчитались, ветер сменился, и облако с шаром двигались не в северном направлении, как обычно, а на юго-запад, в сторону Амдермы. Пришлось их облетать. Командир нам: «Закрыть защитные шторки!» Закрыли. А для чего? Чтоб не видеть?- Если откровенно, страх был, или, правильнее, опасения за последствия от этих всех «клокочущих шаров»?- О возможных последствиях для здоровья от таких полетов мы не знали, даже не подозревали и никаких разговоров об этом не вели. Скажу больше - поначалу даже недоумевали: зачем на самолет нанесли какое-то покрытие? Почему по возвращению на аэродром самолет моют? Потом узнали.- А когда узнали, была ли обида?- На своих командиров ни посетовать, ни пожаловаться не могу - они по праву уважаемые люди. И выполняли мы приказ, а приказы в армии не обсуждаются. Кстати, условия жизни в гарнизоне - нормальные, кормили хорошо. Скажу, дневной рацион летчиков стоил 28 рублей 50 копеек - по тем временам это большие деньги...- Геннадий Яковлевич, вам своим внукам есть что о службе рассказать. Не каждому такое выпадало...- Я вот что еще любопытное вспомнил! В нашей столовой несколько раз видел Андрея Дмитриевича Сахарова. Самолеты-носители снаряжались бомбами у нас, и у Сахарова на аэродроме, наверное, были свои дела. Жил он в отдельном коттедже, но не один. Его везде и неотступно сопровождали генерал-майор и два полковника, как я понимаю, из личной охраны. Но охраняли не только они. К столовой Сахаров подъезжал на «Волге», а впереди и сзади ее сопровождали «козлики» с автоматчиками. Вот подъедут, откроется дверь - сначала входит генерал-майор, за ним - Сахаров и полковники. Для них в столовой отдельный столик был...- Ну, вот: были на хорошем счету, сами говорите - с бытом и питанием все в норме, наверное, остаться на сверхсрочную вам предлагали. Что ж не остались?- Мне и правда предлагали остаться на сверхсрочную, но я присмотрелся к Оленегорску и решил: нет, в Северодвинске лучше. На том и закончилась моя летная жизнь. Демобилизовался, вернулся на завод, работал и учился, специализировался по механической части, был ответственным сдатчиком атомных подводных лодок, заместителем главного строителя.- А здоровье?- Здоровьем меня Бог не обидел, да и за работой своих болячек не замечал. Однако с годами те полеты на Новую Землю все же сказались - в крови постоянно повышается гемо-глобин. Впервые это обнаружилось лет четырнадцать назад, случайно, когда переболел гриппом. В 2003 году мне вручили удостоверение ветерана подразделений особого риска, а еще через год товарищи доверили мне руководить городским советом.
Программа тридцати телеканалов! В том числе, по просьбе читателей, «TV 1000 Русское кино», «Спорт Плюс» и ДТВ. Анонсы наиболее интересных передач и фильмов. Новости телевидения. В продаже уже со среды!
