Георгий Петрович Юдин: жизнь без фальшивых нот - А помнишь, наша певица Валя однажды опоздала. Выбежала на сцену впопыхах. Я сыграл вступление «тра-та-та-та». И она запела «тра-та-та». Слова забыла. Переждет проигрыш и снова «тра-та-та…» - Однажды спешу на работу, вся расфуфыренная. Слышу, один мальчишка другому говорит: «Там перед кино оркестр играет. Видишь, девка красивая пошла. Она на ящике деревянном струны тянет и пилит». - А мне «Родина» до сих пор снится. И дисциплина ваша, Петрович. «Ящик со струнами» - виолончель. «Родина» - кинотеатр. Строгий насчет дисциплины человек – Георгий Петрович Юдин, бывший руководитель оркестра, который играл и пел для кинозрителей. В апреле «Родина» отметила пятьдесят пятый день рождения. На праздник пригласили ветеранов-музыкантов, за что от них сегодняшнему руководству кинокомплекса большая благодарность.
Со стилем, со шкварками «Вам ведь, Георгий Петрович, уже за семьдесят?». «Восемьдесят шесть», - поправляет Юдин ветеранскую «молодежь». … «У вашего сына хороший слух, пусть идет учиться». У отца-военного были, возможно, другие планы на будущее сына, но он согласился. Ленинградская капелла мальчиков. Все школьные предметы плюс муштра музыкальная, интернатское житье… Не суворовская, конечно, школа, но суровая. - В последнем классе уже халтурил, а после капеллы попал в консерваторию. Вы знаете, как раньше пели? Если бы Пугачева Алла в то время решила выйти на эстраду – ее бы близко не подпустили. А сейчас… До войны я на танцах работал, мы тогда «заграницу» играли. В Ленинград Эдди Рознер с оркестром приезжал, второй трубач мира. Это была революция! После нее на смену тупой музыке пришла такая, знаете ли, со стилем, со шкварками. На трех километрах Невского проспекта девять кинотеатров и везде – джаз-оркестры! До самой финской войны такая свобода была. - А на танцах как было? - Представьте, что я с вами танцую. И вот моя рука начинает приближаться к вашей попе. Можете быть уверены - к нам обязательно подойдут и вежливо поправят. А работать на танцах было очень тяжело. Однажды знакомый подсказал: «Петрович, хватит мучиться, в кинотеатр тромбонист нужен». Пришел. «Вступление сыграйте». Разворачиваю протянутые ноты, и тут штанишки мои мокрыми становятся: одна чернота, вся страница - соло. Господи, Боже мой, облажаешься – и на всю жизнь. Не облажался. Взяли.
«Вот такая дурость» - И не посмотрели, что сын «врага народа»? - А что я мог плохого на тромбоне сделать? Отца, начальника артиллеристского училища, арестовали в тридцать седьмом. Семью тут же выселили из большой квартиры в коммуналку. А весной сорок первого года решили, что отработать она должна отцовский «грех» перед советской Отчизной. - Выслали нас в Эстонию, аэродром строить. Это перед самой войной! Представляете, какая дурость? Там 21 июня 1941 года получили извещение о судебной ошибке, о пересмотре дела. Справедливости дождались, а отца – нет… - Вернулся в Ленинград, прихожу в военкомат грязный, оборванный. «Что за вид?» - строго спрашивают. - «Вид врага народа» - «В каптерку, получить обмундирование». Назначили начальником автобата. А где машины? «Задачу понимаете? Вот и реализуйте ее, товарищ». Дали мне восемь солдат и пять винтовок английского образца. Учебных. Пришлось в кузнице дырки заделывать на стволах. Первую транспортную единицу я быстро раздобыл. Заграничную, с колоссальнейшим уровнем шума. Когда шли на ней по шоссе, беженцы головы к небу закидывали и разбегались по сторонам, думали – артналет. Однажды такая история была. Проголодались мы ужас как. И поехали по лесу на запах кухни. Нашли. Немецкую. Что делать? - Маму закричать и – бежать! Я бы так сделала, если бы от страха до этого не умерла. - А мы, пацаны еще, тихонько назад. Но фашисты заметили: «Русь, куда торопишься, покушаем, познакомимся. Все равно в Ленинграде встретимся». Даже стрелять не стали.
«Молись, солдат!» Красное Село – здесь случайно встретился с родным братом и попрощался навсегда. «Пропал Боря без вести». Был во фронтовой биографии рейс по «Дороге жизни» и последнее свидание с мамой и бабушкой. - Сколько ни ездил мимо, ни разу не смог свернуть на Пискаревское кладбище, хотя дети просили. В дни блокады видел его. Удивился: в городе дров нет, а здесь – штабеля… Пригляделся – трупы. Их в ямы огромные сбрасывали. Мои тоже где-то там… Играть на войне? Нет, ни разу, там бы выспаться, пожрать, выжить бы. Не до музыки… Вы знаете, что такое мина-лягушка? Это подскок на полтора метра в высоту и 356 стальных шариков. Меня водитель спас, на себя удар принял. А я стоял и смотрел на свой комбинезон, по которым внутренности солдата сползали. Сначала не понял, что ранен. Тринадцать дырок в госпитале насчитали. «В Бога веришь? - спросил доктор. - Тогда молись. Из того, что есть, сложу тебе стопу, а дальше - что получится». В госпитале работала девушка, Маруся-наркоз ее звали. Симпатичная девка, но очень полная. Фуфайку задом наперед носила, чтобы пуговицы не отлетали. Навалилась грудью на меня Маруся, и делай что хочешь – хоть кусайся, хоть брыкайся. И потом все операции без наркоза. Видите, палец короткий – это сухожилие перебило. - Вы правда в Бога верили? - Я и сейчас верю. Мой дядя был архиепископом в Загорске. Жена когда об этом узнала – сильно испугалась…
Про любовь Молотовск. Госпиталь. «Поцелуй меня!» - шепнула ему, спрятавшись от чужих глаз, хорошенькая медсестра Шурочка. - С ума сойти! Понял, что по-настоящему любит, когда увидел, как рвет в мелкие куски фотографию девушки, с которой в другом госпитале познакомился. 23 февраля принесли нам наркомовские сто граммов, танцы устроили. «Потанцуй с Шурочкой, ни с кем другим не идет». Ну, давай потихоньку. Так натанцевались, что наутро все бинты на ногах багровые. Списали Георгия из рядов действующей армии, приписали к госпиталю. «С ним я и прошлепал до Дальнего Востока. И за замполита, и за шофера, и за заведующего клубом – узнали, что музыкант». В Питере после Победы никто не ждал, а в Молотовске – Шурочка. Чуть раньше добралась она до дома, на восьмом месяце беременности. «Дали нам комнату в сарае на Северной, 2. Перину тополиную подарили. Сын Леша в ящике спал. Работать пошел директором заводского клуба. Вот там оркестр был! Почти все – ленинградцы. После при архангельской филармонии трудился. Работа адская – лесные поселки, лагеря заключенных обслуживали. Возили нас на лошадях с охранниками и собаками. А потом «Родину» открыли. В первый раз сюда пришел – глазам не поверил, как красиво! С первого дня и пока нас не разогнали руководил оркестром. - Со «шкварками» играли? - А как же! Заболела Лариса – я сажусь за рояль, если надо – беру аккордеон. У нас мясорубка была: каждый день по три выступления. А вот отношение было не очень... Собрание трудового коллектива. Встает простой советский контролер и давай пролетарскую правду рубить. Мол, оркестранты-интеллигенты живут больно жирно. Всего по полчаса играют и вон сколько получают. «А я целый день билеты отрываю за копейки!» Главный интеллигент оркестра поддержал оратора: «Как вовремя ты выступила! У меня как раз Миля-кларнетист заболела. Вечерком, будь добра, поиграй за нее. Всего-то полчаса…» * * * - Георгий Петрович, что самое страшное было на войне? - Наш танк Т-34. - Ответ, достойный победителя. - У меня внучка вышла замуж за англичанина, а его отец – немец, тоже воевал. Сын, отправляясь к родственнику в гости, сказал: «Как живет победитель – знаю, посмотрю, как побежденный». Двухэтажный особняк, гостевой домик, две машины в гараже и – прекрасно сделанный протез. - Тяжело от того, что у нас не так? - Тяжело по утрам бывает. Когда сын Леша уходит на работу, он у меня врач, а я остаюсь один. Георгий Петрович достает из кармана портрет жены в маленькой рамочке: «Золотая была женщина».
Ольга ЛАРИОНОВА