Номер от 4 ноября 2010 г.

Так и жила бабушка: на работе ее все уважали, а вот любить особо не любили…

Много ли мы знаем о наших бабушках? Часто их жизнь скрыта за пеленой прошлого... Фото Владимира Ларионова

- Порой на меня наваливалась такая тоска дикая, - разоткровенничалась как-то подруга. – Думалось, что никто меня не любит, и оттого становилось страшно. Настолько, что казалось, сейчас дышать перестанешь от безысходности.

Поделилась своими страхами с психологом. И он стал искать причину. Есть такая методика – вспоминаешь, когда в последний раз приходила к тебе эта душевная боль, потом нужно вспомнить, когда она была до этого. И так, шаг за шагом, спускаешься в былое, пока не всплывет в памяти самый первый случай. Вместе с психологом мы и стали шагать вперед, в прошлое. И потихоньку я вспомнила, когда впервые почувствовала этот страх – остаться одной. Это было в детстве.

- Теперь вспомни, кто в тот момент был рядом с тобой? – потребовал психолог.

- Бабушка, - говорю. – Она тогда меня воспитывала.

- Значит, причина в ней. Вспомни все, что знаешь о бабушке, и поймешь, откуда у тебя эта потребность быть кем-то любимой.

И я начала вспоминать…

Разве молодость терпеть умеет?

У моей бабушки фамилия была говорящая – Правдина. Вместе с фамилией она унаследовала от родителей и одну непоколебимую истину: жить нужно по совести, гордо и честно.

Сразу после школы Вера Правдина уехала из своей глухой деревеньки в ближайший город поступать в педагогическое училище. Окончила его, когда еще и двадцати не было, и вернулась в деревню самым молодым директором школы во всем районе. Конечно, это очень громко сказано - директор школы: по сути, школы-то той было - небольшой барак на окраине. В штате – три человека: сторож, учитель и она, Вера, директор. По утрам ребятишек учили, вечером – взрослых «вечерников».

Ухаживал за ней тогда Игорь – молодой курсант питерского летного училища. Вере он нравился, но не больше – на уме были лишь учебные планы да занятия. Игорь и на танцах лишь ее приглашал, и до дому провожал – все без толку. Впрочем, и не отваживала ухажера Вера, правду говорила, по своему обыкновению: «Всему свое время, ты подожди – я немного пообвыкнусь здесь, глядишь, и к тебе присмотрюсь внимательней. А пока некогда мне влюбляться». Только разве молодость терпеть умеет? Игорь и придумал хитрую штуку: на очередных каникулах позвал вечером молодую директоршу погулять в соседнее село. Долго молодые по улицам кружили: уже и рассвело, и первые петухи пропели.

Вера торопилась обратно в деревню, в свою школу, да Игорь не пускал, мол, рано еще – погляди на моих, командирских, и шести нет. Невдомек Вере было, что еще вечером Игорь часы свои назад перевел, чтобы ночь подольше была. Когда хватилась Вера, было поздно – автобус ушел. Бежала как могла, через поля путь срезала, на лесных тропинках туфли сбивала, но опоздала-таки на работу. На целый час опоздала. Уволили ее, конечно, в те несговорчивые времена.

Ну а с испорченной трудовой куда деваться? Только замуж и остается. К радости Игоря, собрала она вещи и поехала в питерское общежитие вслед за нелюбимым, но влюбленным.

Долгая дорога

Северная столица приезжую не заметила – здесь таких полно было. Когда забеременела Вера, начальство Игоря комнату молодым в коммуналке выделило, а вот свободного дня для регистрации брака так и не нашло – в последний предвоенный год пороховой запах не выветривался, войну ждали, а значит, все курсанты были на постоянных учениях.

В июне 1941-го их перебросили аж в Польшу, на послед­ние перед дипломом испытания. Выпускной должен был быть в конце июня. Но не было его: вместо торжественных речей – страшные вести по радио, вместо вручения документов – партбилеты, закопанные в ближайшем лесу вместе с оружием. Курсанты разбежались по оккупированным деревням, Игорь с двумя приятелями уговорили одного бобыля-поляка признать в них своих сыновей. Так перед немецкими полицаями и предстали. Повезло – поверили.

Обратно парни шли пешком. Через линию фронта, разрушенные деревни. Вернулся Игорь и, не заходя домой, к начальству. Подвиг голодных пареньков не оценили: «Оставить оружие и партбилеты в лесу – значит посмеяться в лицо Родине! Немедленно возвращайтесь, откуда пришли, без документов вам здесь делать нечего!»

Забежал Игорь домой, на новорожденную дочку посмотрел, супа поел, не признанную Родиной жену в щеку поцеловал и обратно пошел. В Польшу. Назад уж не вернулся, конечно.

Боевая подруга

Вера вернулась в деревню, только родных мест не узнала – там, где раньше было огромное колхозное поле, раскинулись армейские палатки. Впрочем, оно и к лучшему: работу для молодой девчонки там нашли быстро. Пока старенькая мать возилась с внучкой, Вера трудилась санитаркой.

Там-то Вера и влюбилась. Да так, что и подумать не могла хоть на минутку расстаться со своим сероглазым командиром. Да и Иван на серьезную санитарочку насмотреться не мог. Вдвоем они все нелегкие четыре года и одолели – пули мимо пролетали, словно отводил их от влюбленных кто-то, недобрый взгляд не задержался и черные кошки стороной обходили.

Ровно до тех пор, пока не сняли полк и не перекинули его на южные границы. Маленькая дочь, вцепившаяся в подол худенькими от голода пальчиками, не пустила Веру вслед за любимым, а старая мать, потерявшая на войне старших детей, промолчала в ответ на немой Верин вопрос. Так и осталась она в деревне ждать скорого конца войны и весточек от любимого.

Они летели часто, писал Ваня все об одном: как вернется, дочку названную на руки возьмет, дом новый построит или – чем черт не шутит? – в столицу жить переедут. Глядишь, и будет Вера, как заправская горожанка, на метро на работу ездить. Да только среди подписанных Ваней бумажных треугольников затесался один без подписи. Там, на сером клочке, синели глупые слова: «Не в силах терпеть обман и предательство, спешим сообщить, что Иван нашел себе боевую подругу, с которой и проводит теперь все ночи».

Ну а куда ж терпеть обман той, у которой фамилия – Правдина? Тут же села Вера писать письмо. О том, что никогда больше не прочтет она ни одного письма этого изменника, ни одному слову его не поверит. О том, что видеть не желает. Ну и что там еще полагается в таких письмах писать? Только сила такая была в упреках Веры, столько клякс на страницах слезы оставили, что Иван вернуться не посмел. Писал, конечно, оправдывался, да все без толку – так и не простила его Вера.

Боевая подруга была – это факт. Не серьезно, конечно, у них завязалось, в запале военной лихорадки. Но Иван на ней женился все же – попытался быть честным хотя бы здесь. И она, а не Вера стала все-таки столичной дамой и ездила на работу в метро – добился Иван своей мечты.

Просто страшно очень…

Много страшных слов в письме Вера Ване написала, только о главном не сказала – что связь между ними больше, чем почтовая: вот уже четыре месяца набирает силу малыш в животе у рыдающей мамы. И еще не сказала Вера, что страшно ей жить на этом свете. Страшно будет неназванному мужу в глаза посмотреть, если он все-таки вернется. Страшно будет по деревне пройтись матери двоих детей от разных отцов, той, что девичью фамилию так ни разу на замужнюю и не сменила. Страшно будет жить одной с двумя детьми в голодное послевоенное время. Малыш на свет не появился. Аборты и тогда умели делать, хоть и плохо.

Осталась Вера с дочкой от нелюбимого. Говорят, от любви до ненависти – один шаг. Вот и возненавидела Вера от всей своей души, только не Ваню – дочь свою. За то, что не позволила убежать за милым и найти с ним счастье. За то, что, повзрослев, не стала жить гордыми заветами матери и легко прощала мужские слабости. За то, что, как она, не обозлилась на весь мир.

- Так и жила бабушка: на работе ее все уважали, а вот любить особо не любили. Дочь на порог не пускала, меня еще маленькой у матери забрала и воспитывала сама. Как – догадаться несложно, - пожала плечами подружка. – Даже умирала она одна – никого рядом не было. Знаешь, вспомнила я о ней и поняла, откуда у меня такая тоска по ласке. Видимо, слова словами, но чувствовала я всегда бабушкино одиночество.

И представила я, как стоит она, молодая девчонка, у забора. Беременная, а рядом дочка маленькая. Муж пропал, любимый бросил, впереди – голод, позади – дом с больной матерью. И так жалко безумно ее стало! Представила я ее, мысленно подошла, обняла и заревела.

С тех пор больше мой страх не появлялся.