Июльский вечер 1994 года, Москва. Прогуливаюсь вдоль стены Ярославского вокзала, жду пересадки с архангельского на нижегородский поезд. Предвкушаю отдых в любимой с детства бабушкиной деревне, и лишь непривычное провинциалу столичное суетливое многолюдье выбивают из колеи.
А тут еще суета сменяется вовсе каким-то броуновским движением, захватывающим и меня. «Что?.. Солженицын!» И вот – с края сбившейся в плотный ком толпы, поверх плеч и голов вижу сначала группу людей, выходящих на площадку у стены, а спустя несколько мгновений – освобожденную этой группой знакомую по фотографиям фигуру. Писатель стоит у балюстрады. Поднимает над головой сцепленные в приветственном жесте руки. И что-то говорит – но не слышно ни слова…
Зато слышно и хорошо видно другое. Сбоку стоит с полдюжины старушек с красным флагом. О, враги-коммунисты! Из рядов свободолюбцев, встречающих великого изгнанника, летит ругань, толпа угрожающе надвигается. Вижу искаженное благородным негодованием лицо господина в красивом костюме. Он говорит: «Их надо было раздавить в 91-м!»
Но цепь омоновцев уже вклинивается между победившими и новыми диссидентами. Толпа вновь в движении и выносит меня в сторону. В последний раз какую-то секунду вижу лицо человека за парапетом. И на лице этом, как мне кажется почему-то, - горечь, растерянность и недоумение…
В понедельник, когда в утреннем выпуске новостей прозвучала новость о смерти автора «Матренина двора» и «Архипелага ГУЛАГ», мне вспомнилось уже не знакомое по фотографиям, а именно то – с растерянностью и каким-то вопросом – лицо писателя. Лицо живого, не понятого и не понимающего человека.
Ведущий рубрики Станислав ЗЕЛЯНИН
stasz17@bk.ru, Тел. 50-80-12