Номер от 14 февраля 2008 г.

Старейшему жителю города Ольге Прокопьевне Петровой сегодня исполнилось 105 лет

«Может, телевизор включить?» - Ольга Прокопьевна Петрова хочет угодить гостям. Пожалуйста, не надо! Наслушались сегодня президента, приказавшего долго жить - до семидесяти пяти к 2020 году. У нас еще есть время подумать, а Ольга Прокопьевна уже на тридцать лет своими силами перевыполнила план. Двадцать одну пятилетку, если по-советски, одолела.

- Я ТОЖЕ телевизор не смотрю, в голове от него кружение делается. Сердце? Поболит-поболит да перестанет, «скорая» приедет, чего-нибудь шваркнет. А про долгую жизнь мне гадалка еще в детстве сказала.

«Батькова сестра» с подружкой собрались к вещунье, им замуж надо было выходить. Маленькая Оля попросилась с ними. Что-то продали из съестных запасов и отправились в город будущее покупать.

- Двадцать пять километров лесом да полем шли. Гадалка сказала: «Долговекая ты. Жить будешь на деньгах, но без счастья». На деньгах и живу, на пенсии, про которую раньше и не слыхали. Зовут ребята к себе, хорошие у меня внучата, а я не хочу. Одной лучше, прямо или криво сделаю – никому не помешаю.

«Я ее жду, а она не идет, все обходит стороной», - у Ольги Прокопьевны про смерть не страшно спрашивать. Сердце дрогнуло, когда она шестерых сыновей назвала: Виктор, два Анатолия, Костя, Аркаша и Володя – всех схоронила. Защемило душу, когда про Константина сказала: «Каждый день жду его. Встану, в окошко смотрю – нет, никто не похож». Сына не стало за несколько дней до маминого девяносто девятого дня рождения.

Барыня и крестьянка

На жизнь бабушка, конечно, жалуется. Послушайте как:

- Шевелиться надо, работать, лежать нельзя, но теперь приходится. Полежу-полежу и вспомню: у меня же дел много! Пока еду варю – есть хочется, сварю – нет аппетита. Очки глазам уже не помогают, лоскутки для одеял не так ровненько складываю и шью, только когда в машинку нитку кто-нибудь вдернет, внучата или соседка Марья. И память не та стала, что утром говорили, к вечеру могу забыть. А давнее хорошо помнится.

… Белорусская деревня, начало прошлого века. «Пойдем, Оля, барыня позвала в гости», - сказала мама. Она нанималась к помещикам на работу. В Пасху хозяйка пригласила в свой дом, каменный, в два этажа. Шурша длинным платьем «в талию» повела крестьянскую дочку по комнатам. Идет Оленька мимо стенки, а по ней тоже кто-то шагает, не отстает. Страшно стало, заревела – разве могла знать малышка деревенская, красивее самовара соседского ничего не видевшая, что бывают зеркала от пола до потолка. Дальше – не легче. В туалет барыня почему-то завела, объяснять стала: «Вот мой горшок, а эти – детей». Детей было трое: «Парень и две девки. Мы на улицу выбегали смотреть, как они на лошадях в седлах ездили – красиво!» С тем, что богатые тоже по нужде ходят, детская душа смириться смогла, а вот с приспособлениями для этого…

- Я смотрю на те горшки и думаю: дурные, что ли? Знать не знала, что под это самое место что-то подкладывают.

Опять поплакала, потому что непонятно. И еще раз, когда домой возвращалась с подарком барским. Самое красивое пасхальное яйцо с рисунком в кулачке несла сестренкам и братишкам показать. А по дороге горушка и «склизко», упала на кулачок – нечего показывать!

Куда молодые баре делись – неизвестно, помещик сбежал, а жена его умерла от советской власти и разрыва сердца. Раскулачили ее дважды - при жизни и посмертно. Через три дня после похорон валялось тело возле родового склепа – выкинули несчастницу из цинкового гроба. А у двух деревенских мужиков вскоре после этого - кому-то на зависть, кому-то на ужас - появились в хозяйстве новые тазы.

- А кому повезло в барском доме жить? – спрашиваю.

- Никому, все сломали.

«Ни хаты, ни хлеба»

Ни одной пары лаптей Оля не стоптала по дороге в дальнюю школу, неграмотной осталась. С ранней весны до поздней осени надо было пасти корову и круглый год нянчить малышню. Хлеба досыта ни при какой власти, говорит, не ели. Сахара килограмм купят, в мешочке над печкой повесят – по одной ложечке на восемь ртов, в редкий день. Свинью зарежут – на весь год.

На базар за очередным поросенком отец всегда Олю брал: «С ней купишь – растет хорошо». Однажды повернули с полдороги, со встречных телег им прокричали: «Царя меняют!» Государя до этого увидеть довелось, в городе, говорит, у него дом был: «Ехал на лошади, сабля сбоку валялась».

Время подошло, стали заглядываться женихи на работящую девушку, первую плясунью в округе. Если со счета не сбилась, десятерым отказала, пока не посватался Анатолий. Вскоре уехали с ним в Мурманск, который к тому времени только бараками и баней обзавелся. Уехали в заполярную темень от светлого будущего коммуны. Своей белорусской земли было не то что разгуляться - не разойтись, не столкнувшись: три сотки на большую отцовскую семью и ее продолжение.

Холод мурманский испугал? Смеется: «Я туда по-деревенски приехала, без штанов». По яблоням скучали? «У нас их и не было – только сливы по краям огорода, им земли мало надо». Мыла корабли, на стройке работала. Обживались, обогревались семейным теплом, пока не случилась война. Над похоронкой на мужа-моряка Ольга Прокопьевна плакала в Верхнетоемском районе, в колхозе имени 8 Марта. Эвакуировали ее туда с детьми.

- Приехали в деревню: ни хаты, ни хлеба, ничего. Три года жили в обычной избе пять семей. Пятнадцать ребенков на всех, моих - четверо. Дети, бывало, раздерутся, не хватало им места на печке. А нам некогда ругаться. Лошадь в колхозе дали – кобылу Ласточку, она племенная была, поэтому на фронт не забрали. Трех ее жеребят выходила: Ленту, Лиру и Летчика – дурака, не в матку он удался. На нее 500 килограммов сена рабочая норма, а на него только 200. И все самой надо: нагрузить, довезти за десять километров, сметать в стог. Посчитали меня ударницей, так и пошло. Пахала, сеяла, урожай убирала. От Сталина медаль получила. Это сейчас говорят «худо», когда спят и едят досыта…

Вспомнилась война и испугала. Ольга Прокопьевна про оборонную немощь страны просто говорит:

- Сейчас случись война, мы бы точно пропали. Кто кормить-то будет, если своих колхозов нет?

«Никакой мужик не нужен»

На личном фронте осталась наша героиня в звании вдовы. Хотя сватались хромой сосед, да еще сапожник, он «с хронту вернулся» и «долго канителился». И за него, кажется, хорошего, не пошла, потому что не хотела детей обижать.

- Я так уработаюсь, так наломаюсь, что никакой мужик не нужен. Дома, если лягу на правый бок, задыхаюсь во сне. Ребята меня караулили, переворачивали, а то бы умерла.

Тяжелая ей доля досталась – пережить всех. Двоих малышей в Мурманске схоронили, в деревне двухлетний сыночек голода и холода не выдержал.

- Теперь бы пригодился… Остальные-то уже большими умерли, отдав долг государству.

…На родине Ольга Прокопьевна давным-давно не была и не тоскует, кажется. Только когда запоют «Песняры» «Родина моя, Белоруссия» или «Вы шумите, шумите надо мною, березы». Не знает она, цел ли родительский дом, пережила ли безбожное время их церковь. После революции знакомый парень с нее крест по приказу скинул и сам упал, сломал ногу и умер.

А батька Ольги Прокопьевны надорвался на девятом десятке. Весной пахать было не на чем – в плуг впрягся. Потом, чтобы разбить каменья земляные, наложил на борону груз потяжелее и потянул.

* * *

На кухне за чаем с пряниками ведем разговор про праздники. Про то, как было в 100 лет, и через три года, и в минувшем. Хорошо, говорит Ольга Прокопьевна, было, с уважением. Всех за прошлое внимание благодарит и за будущее. Обещает, что свой фирменный холодец к 105-й годовщине обязательно сварит. У нее для этого случая специальное ведро есть – как раз хватает, чтобы после шести часов кипения получилось столько вкусного навара, сколько требуется на всех гостей.

«Еще столько же, плюс пятнадцать с хвостиком» - это не о пропорции холодца, это я тихонько ахаю, считая, сколько лет мне до 105 осталось. Хотелось бы дожить? А кто нас спросит?..