В последний день февраля будет отмечаться 85-я годовщина со дня рождения нашего знаменитого земляка
Какую роль может сыграть жизнь выдающейся личности в судьбе обычного человека? Как оказывается, большую. Оглядываясь назад, с удивлением замечаю, что на многих поворотах присутствуют мистические знаки Федора Абрамова. Это добрые знаки.
Признание редактора газеты начинающему корреспонденту
Вино было не очень. И кислило, и горчило, и дурнило одновременно. Но хоть таким удалось разжиться. Да и то улыбчивая продавщица сельмага выдала две «бомбы» «Агдама» исключительно под авторитет члена бюро райкома компартии и редактора районной газеты «Пинежская правда» Валентина Земцовского.
Была середина восьмидесятых. Утром, первым рейсом «Ан-2», мы прилетели в Пиринемь, центральную усадьбу совхоза «Искра». Целый день ходили по коровникам, гаражам, сенохранилищам. Люди в разговоре не выказывали ни грамма трудового энтузиазма и в открытую хаяли начальство, жаловались на условия труда и недостаточную оплату. Пиринемь все же жила как у Христа за пазухой. В других совхозах дела обстояли и того хуже. Над всем сельским хозяйством Пинежского района словно висело какое-то проклятие. Сколько бы денег сюда ни приходило, какие бы дела ни начинались, все заканчивалось очередным развалом и угнетающей душу безысходностью. Мужики, а вслед за ними и деревенские женки начинали все чаще прикладываться к рюмке. Впрочем, счет выпитому к тому времени каждым уже велся на бутылки. Власти, дабы народ в страдную пору не спился совсем, вводили на территориях «сухой закон». Любая горячительная жидкость считалась заветным дефицитом. Так что проданные из-под прилавка нам с Валентином Павловичем две емкости по «ноль восемь» были очень удачным приобретением.
- Открою я тебе одну тайну, - Валентин Павлович на минуту замолчал, взвешивая, говорить ли дальше. Но, видимо, душевная обстановка вечера, сдобренная стаканом-другим вина, расположила его к большей откровенности. - Ты, наверное, знаешь о той давней истории с публикацией в «Правде Севера» моего материала, задевающего Абрамова.
Еще бы не помнить. Вся интеллигенция той поры плевалась на Земцовского, как на прокаженного. За его подписью несколькими годами раньше в главной газете области вышла статья, обвиняющая писателя ни много ни мало в нелояльности к советской власти. После таких публикаций их героев зачисляли в диссиденты. В брежневские времена либо отправляли залечиваться в психушки, либо сажали, либо «чемодан - вокзал - Европа». Все ждали, что и Абрамова сейчас же куда-то упрячут. Областным властям Федор Александрович не угодил тем, что прямо и недвусмысленно высказался по поводу закрепощенности сельчанина и негативных сторон общественного труда. Одно сравнение коровников с концлагерями чего стоило. Начальство заказало материал об Абрамове. Собкором «Правды Севера» по Пинежскому району был как раз Валентин Земцовский.
- Я ведь даже отнекиваться стал. Но редакция настаивала. Партбилетом давили. И тогда я сказал, что напишу все как есть. И написал. Абрамова я не ругал. Считал, что в его оценках много правды. Я писал, что Федор Александрович заботится о государстве, о тружениках села. Писать-то мне было легко. Абрамов часто бывал у меня. Мы вели откровенные разговоры. Готовый материал отослал с легким сердцем. А когда прочитал его в свежем номере, то чуть не лишился чувств. От моего текста осталось несколько строк. Зато Абрамов был вымазан изрядно. Но, главное, стояла моя подпись. Со мной здороваться даже многие перестали. А в чем моя вина? Тогда полностью переделать материал считалось делом обычным. Авторов даже в известность об этом не ставили. Но, признаюсь, я не ожидал такого предательского поворота.
Мы еще выпили «Агдама». Как все в жизни меняется... Прежде однопартийцы травили в прессе Федора Абрамова за то, что он увидел не самую лучшую советскую деревню. А сегодня те же партбоссы требуют от нас с Земцовским ездить по деревням и предавать огласке те же самые проблемы.
- Федор Александрович обиду затаил надолго. Но спустя годы он пришел и извинился за то, что так плохо думал обо мне. И хотя прежних доверительных отношений у нас не получилось, разделяющая стена исчезла. И свой ответ «Чем живем-кормимся?» спустя годы он опубликовал именно в «Пинежской правде». И утерли мы обком.
Эта публикация, взывающая не к властям, а к народу, что так больше жить нельзя, была подобна взрыву. Обкомовские чины даже дар речи потеряли. Но публикацию поддержали в Москве. Федор Абрамов пробил брешь в идеологических заслонах из лжи и полуправды. В эту брешь ринулись и публицисты, и писатели. Так начиналась маленькая, еще догорбачевская гласность. И мы становились ее рабочими.
Я тогда был еще молодым, необстрелянным. И редактор Валентин Земцовский ставил в номер не все мои материалы. Он даже, случалось, громко ругался. Но он ни разу не подставил меня и позволил иметь собственное мнение. Тогда такими качествами редкие редакторы обладали. И еще поворотик: моим учителем по литературе в девятом классе пинежской средней школы была дочь Валентина Павловича - Галина. Она тогда очень рекомендовала творчество Абрамова. От нее, в общем-то, я и узнал, что в Верколе родился такой известный человек. От нее обо мне узнал Валентин Земцовский и пригласил на работу в «Пинежскую правду». А благодаря газете состоялось и знакомство с самим Абрамовым.
Кабинет с видом на ботик Петра- Когда будете в Ленинграде, заходите, - Людмила Крутикова-Абрамова диктует номер телефона.
- А это удобно?
- Ну вы же не на постой...
Разумеется, я позвонил. Мне продиктовали адрес, назначили время аудиенции. Оно уже почти наступило. А я не могу отыскать нужной парадной дома, в котором жил Абрамов.
Сам дом отыскался быстро. Я в ту пору останавливался на Петро-градской стороне у студента ЛИИЖТа Александра Карпенко. Александру, оформленному электриком ЖЭКа, полагалось служебное жилье - комнатка на первом этаже двора-колодца. По соседству обитал его коллега, бывший северодвинец Николай Лавров. Они-то и поведали удивительную историю этого двора. Оказывается, именно по нему из ворот гаража проезжал весной того самого семнадцатого года тот самый броневик, с которого тот самый Владимир Ильич призывал совершать то самое непоправимое. От этого двора рукой подать до другой реликвии Октября - крейсера «Аврора». А между крейсером и небольшим строением, под крышей которого укрыт от непогоды и вандалов ботик Петра I, вдоль течения Невы широко раскинулся фасад дома, куда в свое время прописали семью Федора Александровича. Все парадные - вот они как на ладони. А абрамовской нет. Звоню из автомата, извиняюсь. Людмила Владимировна пошагово описывает, как пройти во двор, какую дверь открыть. Она даже встречала меня на площадке, чтобы я ненароком не разминулся с нужной дверью.
В квартире поражали две вещи - спартанская скромность и полное ощущение того, что душа Федора Абрамова находится где-то поблизости. Это ощущение ее присутствия рядом с собой довелось испытать в день похорон Федора Александровича. Когда все закончилось и мы вернулись из траурной Верколы, я долго не мог заснуть. Бывает такое пограничное состояние, когда находишься между явью и дремой. Вдруг слева от головы возникло какое-то свечение. В нем четко различался человеческий силуэт.
- Ну вот, я ухожу. Я многого не сделал. Многое предстоит сделать тебе...
Вот наваждение. Сплю, что ли? Нет, часы тикают. Слышу. Руки-ноги шевелятся. Мысли - вот они, бегают. Сын заворочался во сне. Значит, все взаправду. Надо отвечать.
- Федор Александрович! Я ведь даже не знаю, что мне про ваши похороны написать, а вы на меня такую ношу взваливаете.
- Утром ты все напишешь, как надо. И вообще теперь ты будешь чувствовать, что и как.
Утром я действительно все быстро сделал. Больше не было никакого затруднения. Мысли сами оформлялись во фразы и ложились на бумагу. Но с тех пор, надо сказать, меня очень не любят графоманы, что норовят подсунуть на печатную страницу стишок или произведение более крупной формы. Я почему-то их посылаю дальше. Зато сами собой открылись несколько поэтических и прозаических имен. Чудны дела.
Позднее в Ленинграде я рассказал эту историю в семье художника, многие годы отдавшего Русскому Северу, Константина Дмитрова. Супруга его Людмила, сведущая в подобных делах, все внимательно выслушала и постановила:
- Все правильно. Такого придумать нельзя.
И вот спустя годы я нахожусь в квартире Абрамова и чувствую, что он рядом. Вот знаменитый стол. Окно с видом на ботик Петра I. Книги. Картины. Мне здесь уютно и легко. Только голова покруживается.
- Людмила Владимировна, - обращаюсь к вдове писателя. - Оказывается, Федор Александрович чекистом был.
- Да, он служил какое-то время в СМЕРШе.
- А я недавно у Богомолова «В августе сорок четвертого...» прочитал. Очень сильная вещь. Там такие тонкости СМЕРШа описаны. Я ведь сам на границе служил. И с разведкой, и с контрразведкой был знаком. Мы некоторые их операции обеспечивали. У меня к вам просьба будет. Обязательно приоткройте эту часть биографии Федора Александровича.
- Могут не понять. Начнут топтаться по его памяти.
- Если захотят, то и так потопчутся. Да еще наврут с три короба. А вы правду расскажете. И лучше вас никто этого не сделает.
- Хорошо, я подумаю.
И кто бы мог предположить, что много лет спустя архангельские чекисты расскажут, что Федор Александрович был их коллегой, раскроют некоторые архивы. Отдельные документы передадут в веркольский музей писателя. И теперь здесь с гордостью рассказывают, что в управлении ФСБ по Архангельской области провели специальное исследование чекистской деятельности Федора Александровича. И оказалось, что Абрамов был исключительно порядочным человеком. К нему нельзя предъявить претензий даже с очень либеральных позиций сегодняшнего дня.
Юрий ЗОРИН