Номер от 3 июня 2004 г.

Отдельные главы из повести о детстве

1 июня взрослые привычно балуют детей и внучат мороженым, фруктами. Водят в детский парк, дают деньги на кино и игральные автоматы. Кто-то с оживлением поднимает за цветы жизни стакан: есть повод! И пособие... В этих историях имена героев изменены, только суть, к сожалению, не меняется.

Шарик лопнул

- Сегодня пойду топить Вовку. Уж сегодня - точно. - Тряхнув разлетающимися в стороны темными волосами, женщина опрокинула в себя оставшиеся капли из стакана. Старшие дети скупо стали просить: «Не надо, мам», младшие захныкали. Полуторагодовалый Вовка мирно спал на кушетке, завернутый в кофту Ксюшки, старшей сестры.

Она все же улизнула из дома. Сначала сидела у соседей, жаловалась на жизнь, на мужей-сожителей. Наделали ей детей, а сами кто куда. Один в «зоне», другого зарезали... Ладно хоть Семенов, Вовкин папаша, освободился, работу нашел. На еду дает, на одежду, да все равно заработки у него временные, а едоков полный двор. Не напастись на них. Ксюшка с Антошкой большие, сами управляются, за Колькой и Анжеликой присматривают, а малой надоел - ревет без конца. По больницам ей некогда с ним таскаться. И вообще, она женщина молодая, не какая-нибудь там... За то и выпили, за простое человеческое счастье и за них, за ребяток. Семеновский Вовка, предусмотрительно захваченный в гости, в это время ползал по полу, по очереди с котом лакая из блюдечка воду.

Мамаша вдруг вспомнила, куда шла, и стала прощаться. Привычно шлепнула сына и сморщилась, ощутив под рукой мокрые колготки. Не по размеру длинные, с дырявыми пятками, они когда-то были небесно-голубыми, совсем как глаза у родительницы в девичестве. Как голубые воздушные шарики, которыми дружно размахивали выпускницы на последнем школьном звонке, как черноморская волна на календаре-плакате, пришпиленном на стенку возле зеркала... Шарик лопнул, зеркало треснуло, плакат сгорел вместе с домом.

Она притащила-таки мальца к речке. Думала, зайдет в воду по колено, опустит ребенка (ничего, водичка теплая), потом сразу развернется и - как камень с ноги. Свободная! Только зацепилась сапогом за торчащий корень и бухнулась лицом в землю. Повезло: еще чуть-чуть, и угодила бы правым глазом в острый конец бутылочного осколка. Рядом валялось еще несколько. А запах от свежей травы был такой пьянящий, успокаивающий, что вставать ей абсолютно не хотелось. Подложила руку под щеку и задремала...

Ксюшка с Антошкой, следившие за матерью, оттащили братика от воды. Он не плакал, только хныкал тихонько. С ласковыми уговорами завернули в одеяло и понесли домой. Потом старший сын вернется, поможет матери встать, натянуть сапог. Побредут, обнявшись, по берегу, будто ветром качаемые.

Узнав про этот случай, в инспекции по делам несовершеннолетних стали готовить документы в суд на лишение женщины родительских прав. Обычно процедура занимала много времени, а тут все справки собрали быстро и дело рассмотрели без волокиты. Только граждане судьи не нашли оснований для того, чтобы забрать несчастного Вовку у матери. Не утопила же...

Горе от ума

У одинокой мамы в райцентре родилась дочка Вера. Экология, говорят, у нас вредная. Конечно, в экологии дело: у девчушки ручки-ножки вывернуты, ни сесть, ни ходить нормально не в состоянии. А может, наследство плохое, мама пила, витаминов не хватало. Здравствуйте, витаминные продукты захотели. А нету, и денег нет, и работы...

Девочка, правда, росла умненькой. Математичка ее всему классу в пример ставила. Такая головастая! Жалко, семья никудышная, да и какая семья - мать днями пропадает. Придешь к ней: «Ты ела что-нибудь, Вера?» «Ела, - говорит, - клюкву». А то килькой протухшей накормила маманя дочку, еле выходили.

Дети злые - дразнят, толкают, вот она и сидит одинешенька дома у окна. Даже смешно: плохо, что умненькая. Если бы с отклонениями - взяли бы в интернат, была бы под присмотром да сыта, а так - пропадай, ребенок, зачем государству, раз матери обуза.

Осенью Веры не стало. Переходили, рассказывают, они дорогу. Оступилась, упала. Сил подняться не хватило, а мать помочь не смогла. Замерзшую привезли в больницу. Лежала длинненькая, стройненькая, каждая косточка на свое место встала. Санитарка плакала: «Отмучилась».

Бедная принцесса

Соседка и спустя годы себя казнит:

- Эх, если бы мне тогда иначе с Татьяной разговаривать. Может, она бы и не решилась...

Женщина была крупная, видная, на любителя. Специалист классный, дружить умела, о родителях заботилась. Язык такой, матерком погоняемый, что мало не покажется. Неуживчивая. Родила поздно, но зато дочку лелеяла - чисто принцессу. Так и растила ее, пылинки сдувая, ни в чем не отказывая и неизвестно к какой жизни готовя. Черноглазая, кудрявая Алинка знала всех врачей в маминой больнице. И дома игрушки у нее были залеченные: что вижу, в то и играю. В отличие от шумной матери девочка людей сторонилась, и слово из нее едва ли не с подарками вытягивали.

Как-то звонит Татьяна вечером приятельнице, педагогу по образованию.

- Слушай, ты сможешь мою Алинку в хорошую семью пристроить? Чтобы ее воспитали нормально? А денег я дам.

- Ты что, ее бросать собираешься?

- Нет, - и шепотом в трубку: - Я на тот свет собираюсь.

Ну и шуточки на ночь глядя! Опешившая приятельница зачастила:

- Сдурела ты, что ли? Чем тебе плохо живется? Квартира есть, работа, дочка-куколка... Мужика нет? Так лучше никакого, чем пьяницу или идиота... - и все в таком духе. А надо было, видно, подзадорить Таньку: мол, давай-давай, поспеши, пока не опередили. Какой, дескать, способ выбрала - таблеток наглотаться, или ножиком в сердце (ой-ой, сколько крови будет!), или, может, под машину бросишься, хотя лучше под соседа. И так, с издевочкой, каждый шаг по деталям описать, чтобы той тошно стало. Может, она бы и не решилась...

Решилась. Забралась на верхний этаж дома и - упала вниз, накрыв пышным телом нарисованное на асфальте солнце.

Алинку-принцессу увезли очень дальние родственники. Как ей там, в тридевятом царстве?

Сервиз из Лас-Пальмаса

Обычно, ожидая автобуса, Борис покупал на остановке семечки. Заприметил среди торговок знакомое лицо женщины. Разговорились - оказалось, лет десять с лишним назад оба работали в тралфлоте, даже как-то вместе на одном судне в рейс ходили. Она буфетчицей, а он электриком. Он потом из-за жены на берегу устроился. А вот Нина, видишь, помыкалась. Девка была интересная, бойкая, раз при буфете - на тебя из комсостава кто-то глаз положит. С одного парохода на другой, приход-отход, за тех, кто в море, за День рыбака... В общем, списали. А тут перестройка, переучиваться некогда, надо сына учить. Стала торговать. Начинала с курток-юбок, закончила семечками. «Давай насыплю в кулечек, пятаки-то спрячь, не чужие».

Борис ей то шоколадку в сумку положит, то яблоко. Она не каждую неделю на остановке появлялась - еще где-то подрабатывала.

Один раз он ее не узнал: сидела на ящике сгорбленная тетка в темном платке, под глазами чернота.

- Что, Нина? Что случилось?

- Ой, Боря, горе у меня. На днях прихожу домой, а там все перевернуто, вещи из шкафа на полу разбросаны. Телевизора нет, сервиза немецкого столового - я его еще из Лас-Пальмаса привозила, - видика. А сыночек мой, ему семнадцать лет, он школу заканчивает, - нигде его не вижу. Кричу, ищу, ванная закрыта с этой стороны. Открываю - он лежит на боку, задушенный. На шее мой поясок от халата, в горошек. Этим извергам, наверное, воровать помешал. Вот они его и... Завтра похороны. Один он у меня был, сыночек...

Борис вытряс чуть не до копейки все, что было в кошельке, сунул Нине в карман.

- Помянешь...

На другой день он задержался на том же месте возле бабулек с семечками. Стал осторожно спрашивать у них про знакомую, помог ли кто ей с похоронами, что говорит милиция, нашли ли тех гадов.

- Каких? - мудро глянула на него старушка. - Какой сервиз, какие воры... У Витальки выпускной вечер, а ни обуви, ни костюма приличного. Он на рынке подрабатывал, чтобы было на что жить, а Нинка всякую лишнюю копейку на водку изводит. Ему на выпускной идти, а надеть нечего, мать все дружкам отнесла. Вот и не выдержал, видно, повесился. Слушай ее больше, синюху...

Простите им, дети. Взрослые, не прощайте.