Номер от 8 апреля 2004 г.

Есть одна у бабушки мечта

За носовым платком, упавшим на пол лестничной площадки, мы с бабушкой Грушей наклоняемся одновременно. В соревновании на скорость относительную молодость побеждает глубокая старость. В то мгновение, когда я от удивления замираю в низком поклоне, 96-летняя старушка уже прячет свой платочек в карман. Потом быстренько забирается с ногами на табурет, открывает окно подъезда и выглядывает на улицу:

- Так я каждый день по часу дышу. Организму нужен свежий воздух, а с пятого этажа тяжеловато стало спускаться, да и скользко на улице.

Потому и на Пасху в ягринский храм Агриппина Касьяновна Самойлова не пойдет, а поедет на такси вместе со своим куличом. «Я ведь верующая, каждый день начинаю с «Отче наш».

Солдатская вдова

- Ничего, что я вас бабушкой Грушей называю? - спрашиваю на всякий случай.

- Мне нравится, помните, в «Братьях Карамазовых» тоже Грушенька была...

С Агриппиной Касьяновной можно говорить, не повышая голоса, обо всем. О политике: «Приезжали ко мне с урной, за Киселева проголосовала». Об искусстве: «Очень люблю кино, театр, особенно оперетту: «Сильва», «Веселая вдова»...» А в разделе «литература» ею перечисляются бессмертные произведения Теодора Драйзера.

- Где грамоте училась? А нигде, мачеха в школу не пустила. Когда на шахте работала, буквы сама узнала. Но первую книгу по слогам только здесь, в Северодвинске, прочитала, в тридцать седьмом году. Сосчитать просто, мне тогда тридцать лет уже было.

А вот о любви разговор не получается. Была она, да вся вышла еще в короткий бабий век. Первый сердечный друг покинул Грушеньку по доброй воле, со вторым - законным мужем - война разлучила. В сорок третьем году и на всю жизнь осталась солдатской вдовой. А мамой была всего одиннадцать месяцев - заболела доченька и умерла. Не успела ей передать то, чего сама в детстве не знала.

Четыреста граммов жизни или...

- Ласкового слова я от родителей не слыхала. Отец строгий был. Мама застудилась после родов и умерла в четырнадцатом году. Нас осталось семеро, младшему Николаше всего годик. Он часто болел золотухой и ослеп от этого. А глаза у него чистые были, светлые. Когда фашисты в деревню пришли - не поверили, что не видит Коля ничего... Уж после войны я домой приехала, спросила, где младший брат, отец только и сказал: «Умер». Мне потом мачеха рассказала, что немцы над ним издевались, глаза выкололи...

С мачехой Грушеньке тоже не повезло: гоняла сироту с утра до вечера, к двум народившимся малышам нянькой приставила. И порола за любую провинность. А отец, услышав жалобы жены, еще добавлял. «Любил он ее, - объясняет бабушка Груша, тяжело вздыхая. - А потом еще старший брат женился и пятерых детей нарожал. Жена его ни в лес, ни на речку, ни в огород не хаживала. Я у них как рабыня была».

До революции небогато жили, но не бедствовали при отце, он и дом построить мог, и сапоги починить. Да мама-портниха без работы не сидела. А советская власть, скинув богатеев и вытравив кулаков, при «помощи» засухи мор голодный в деревне устроила. В колхоз по широкой дороге зашли, а те, кому везло, убегали из него по узенькой и скользкой тропочке.

Без документов оказалась Агриппина в тридцать втором году в Донбассе. Там, на шахте угольной, выбор был: на земле работать за четыреста граммов хлеба или в ад подземный ползти за кило двести. А голод не то что с теткой, даже со злой мачехой не сравнить...

Сколько лет? Все мои!

- Агриппина Касьяновна, вы присядьте, - уговариваю бабушку посреди разговора.

Она машет рукой: «Не устала». Но достать со шкафа альбом с фотографиями все-таки мне поручает: «Ладно, ползи на стул, а то еще упаду!» История в картинках быстро перелистывается.

- Никого уже нет, один брат в войну погиб, второй от ран умер, третьего ни за что в тюрьме сгноили... Одна я осталась, да племянники с детьми и внуками. Эта моя фотография на городской Доске почета висела, эта - на областной. А вот одна из племянниц, она в другом городе живет. Кстати, надо бы ей денег послать...

Имена и даты семейные выговариваются без запинки. Я уже не удивляюсь, но не все, оказывается, верят ушам и глазам своим.

- Одна женщина меня спросила: «Скажи нам честно, сколько себе годиков приписала, не поверю, что девяносто седьмой идет». А я ей: «Хочешь я сейчас всю родню назову, кто когда родился и в какой день именинник?» И в телефонную книжку никогда не заглядываю, все номера помню. Хотя все меньше подруг и знакомых остается. Но я за ними не спешу - очень хочу до ста лет дожить.

Тут же следует жизнеутверждающая поправка: «Хотя бы до ста».

Там, на шахте угольной

Про смерть Агриппина больше в молодости думала и боялась ее каждый день пятилетней работы в шахте. Сначала в клети едешь под землю, потом полкилометра топаешь на восток, а если на запад, то два.

- В первый день поставили лес в лаву загонять, так смена мне годом показалась. Страшно, коленки в кровь сбила, сидела и ревела... А потом полегче работу дали - на откатку вагонов, тяжелых, но по рельсам. Пять лет без отпуска работала не за стахановское звание, а чтобы голой да босой не ходить. Кстати, в Донецке Пасху не отмечала ни разу - там и церкви не было, но молились с девчонками в казарме.

До того дня просила Господа, чтобы не стала шахта могилой, пока не пришло письмо от старшего брата. Отписала ему: «Каждый день лезу под смерть». Он, говорят, заплакал над такими словами и позвал к себе в поселок Судострой.

Мимо швейной фабрики номер пять в тридцать седьмом году Агриппина проходила с замиранием сердца, а потом все-таки устроилась на работу по призванию. Перешел к ней мамин талант, еще десятилетней девчонкой родню и соседей обшивала.

- Так люблю это дело, что до сих пор что-нибудь себе перешиваю. А еще вяжу, все здешняя родня в моих носках ходит. Безрукавок сорок восемь связала, да двадцать пять кофт. И половички мастерю из тряпок. Правда, глаза немножко устают.

Вот тогда, да еще для чтения газет приходится очки надевать. После операции зрение сдало:

- Один-то глаз хороший мне мастер сделал. А вот с левым неудачно получилось, все время он теперь плачет.

Но на пенсию бабушку Грушу другая хворь отправила. Руки заболели, доктор прописал им покой и тепло.

- Я ведь шестой разряд имела, - до сих пор жалеет о заслуженном, но вынужденном отдыхе. - Послали меня на мелкий ремонт одежды, пять мужских общежитий обслуживала. Костюмы перелицовывала, пуговицы пришивала. Не было дня, чтобы вовремя с работы возвращалась.

А один раз начальство общежитское выговор объявило добросовестной мастерице. За то, что испортила картину благополучия, вызвав на очередную драку милицию. Бузотеров ей не раз приходилось разнимать по вечерам, помогая вахтершам, а тот случай вовсе смертоубийством мог закончиться. Через год после этого пришел в мастерскую красивый парень в солдатской шинели: «Тетя Груша, век не забуду, как ты мне жизнь спасла!» Так что выговор нужно считать погашенным.

«Может, подумали, что я умерла?»

- Жить не тяжело, - удивляется бабушка Груша моему вопросу о возрасте, - Господь мне помогает. Без Бога никуда, даже с лестницы спуститься. А вот пост не держу. Батюшке на исповеди рассказала, что режим не соблюдаю. Он сказал, что это не грех. Грех обманывать, воровать, убивать... Я человек добрый. Но пожалуюсь на тех, кто внимание ветеранам должен оказывать. Ни в День пожилых людей, ни в День Победы обо мне никто не вспомнил, может, подумали, что я уже умерла? А тем, кто жалуется на сегодняшнюю жизнь, говорю: «Значит, вы плохого не видели, настоящего голода не знали».

Кроме честного труда и доброты душевной, у Агриппины Касьяновны других секретов долголетия вроде бы и нет. Ну, разве только еще два гастрономических: ни дня без супа и, если доктора позволяют, можно выпить чуть-чуть. Медицина ей даже посоветовала по рюмочке кагора потреблять.

- Да сказали, чтобы дорогой покупала. А я три раза за сорок рублей взяла и больше не стала. Кстати, на праздник надо купить бутылочку.

Окна квартиры Агриппины Касьяновны на море выходят - не устает им любоваться. На подоконнике герани разноцветные выстроились для пользы дыхания. У телевизора семь слоников караваном стоят - на счастье их в прошлом веке дарили.

- Я ведь по-старому живу: что есть, то и ладно, - следом за мной оглядывает бабушка Груша свою комнату, - мне говорят: смени мебель. Зачем?! Кроватку свою железную с периной люблю, и диван старенький. А вот смертное, пожалуй, надо новое приготовить, сколько лет уже лежит...