Почетные гости «Вечерки» со слезами вспоминали свою военную молодость
Леонид Лукич Волков:- Мне еще и восемнадцати не было, когда оказался в блокадном Ленинграде. Сошли на Финляндском вокзале - не по себе стало: дома разрушенные или с забитыми окнами, памятники, зашитые фанерой. Страшная картина. Попал я в авиационный истребительный полк, служил мотористом. Провожал и встречал самолеты. Помните фильм «В бой идут одни старики»? Все там правда - и радость возвращения из боя, и поминальные сто граммов. И дружба меж нами была, какой после войны не видел.
Василий Гаврилович Попов:- В девятнадцать лет меня призвали в солдаты. Солдатом и войну закончил, дойдя до Ирана. А встретил ее в Ленинграде. Нас четверых собака бешеная покусала, отправили в госпиталь на Фонтанке. Шесть уколов осталось сделать, когда войну объявили. Сначала охраняли продовольственные склады - каждый день переезжая с ними на новое место. А потом нас, молодняк, на передний край обороны бросили. Фашист наступал, мы отступали. В окружение попали, вышли. Был ранен. Писал рапорт с просьбой воевать на Большой земле, чтобы хлеба досыта наесться. А как мы от вшей страдали! Ни света ведь, ни воды, не тепла, дороги снегом занесены... Ночью 1 мая командир приказал: «Попов, иди по связи, ищи обрыв». Метров восемьсот прошел - взрыв. Еле до своих дополз, а потом солдат-поляк меня километров шесть на кукорешках нес. Это я сейчас тяжелый, а тогда от голода и пятидесяти кило не весил.
Мария Ефимовна Белоусова:- Голод, голод, голод... Это самое страшное. Жила я в Ленинграде с дочкой, муж воевал. Работала на заводе. Сколько людей по утрам не доходили до него, по дороге замертво падали. Однажды шли вместе с женщиной, она зацепилась за водосточную трубу и сползла по ней вниз. Умерла. Думала, и я сейчас так же. А перед глазами дочка Валечка стоит - живой скелетик, и плачет... Представляете, что такое 125 граммов хлеба на день? Да и не хлеб это был - дуранда. Видела я штабеля трупов с отрезанными ягодицами, разрубленное тело в узле без мягких частей. А однажды на рынке купила мяса. Соседка увидела: «Доченька, выброси, человечина это!»
Сначала мы бегали в бомбоубежище по тревоге, а потом привыкли, ничего уже страшно не было... Когда мне как жене красноармейца предложили эвакуироваться, отказалась наотрез, вроде бы получше жизнь в городе стала. Но начальник прикрикнул: «Не поедешь - лишу продуктовой карточки». Потом поняла: спасал он меня и ребенка. Поехала дочку забрать из яслей, выводят ее, а я не верю: «Не моя это девочка». Подкормили их там соей, вот и не узнала: отправляла-то скелетик со вздутым животом, без волос, с цингой, а вышла - личико кругленькое. Я даже подумала, что у нее зубки заболели, флюс... К поезду подходим - ногу на подножку от слабости поднять не могу. А потом и вовсе плохо стало. На дорогу получили семь буханок хлеба, кашу гречневую с сосисками и маслом. Знаю, что нельзя сразу с голода, а все равно откусываю и откусываю...
Анатолий Васильевич Рынкович:- До войны я в Ленинградском кораблестроительном институте учился. Призвали в отдельный прожекторный батальон специалистом по звукоуловителям. Небо слушали, фашистские самолеты ловили. Сколько обнаружили и подбили? Не считали, это ведь общая удача была. Помню сентябрьский чистый день, когда с южной стороны пошло на нас 100-150 самолетов. Не бомбили, развернулись и назад ушли - но смотреть на эту психологическую атаку было страшно... Голодали, конечно, однажды наши специалисты горчицу где-то раздобыли, вымочили и кашу из нее варили. Попал я в число доходяг, которых отправили в больницу, там и питание было получше, и помыться можно. Дня три отдыхали, а потом приказ: «Собирайтесь, нужны места для раненых - блокаду прорвали».
Мой товарищ Юрий Мельков стихи писал. Вот про меня строчки:
Нам Рынкович всех солидней, всех серьезней и умней.
Он спокоен и настроен на устойчивой волне.
Все он знает, все расскажет, пару формул приведет.
Но не знает, безмятежный, что его за участь ждет.
Дело в том, что ходили слухи: нас аттестуют на прапоров, а я, чувствуя конец войне, очень хотел продолжить учебу. Как-то вызвали в политотдел фронта. Беседа с майором шла хорошо, пока он не спросил, где мои родители. В Белоруссии, говорю, о судьбе их ничего не знаю. И мы сразу распрощались.
А может быть, что град Петров,
Ночей не выдержав тоскливых,
Попросит, чтоб прожекторов
Лучи воскресли над заливом...
Это уже послевоенные Юрины стихи.
Леонид Яковлевич Кирпичников:- А у меня маленькая ленинградская история. Привезли нас в город после блокады. С Московского на Варшавский вокзал шли пешком. Все молодяшки восемнадцатилетние, парни крепкие, румяные. Поразило до глубины души, как страшно измученные ленинградцы нас встречали. Казалось, что этот разрушенный город цветет и поет - вот как приветствовали всю дорогу. А потом мы шли по деревням, от которых остались только печные трубы. Век не забуду, как из-под земли выбирались чуть живые их жители и... угощали нас, чем могли. Удивительные люди - ленинградцы!
Мы низко поклонились ветеранам и вместе с ними выпили по сто мирных граммов. За их подвиг, святую память о павших, за спасенный город и мирную жизнь. А на большом экране телевизора в этот момент мелькали кадры военной хроники. И это уже был сегодняшний день...
Подготовили Михаил КОЧНЕВ и Ольга ЛАРИОНОВА