Она не устала ждать, потому что верит, потому что мать
Звоним долго. Успеваем оглядеться: все жильцы на площадке за двойными дверями спрятались, и только у «нашей» квартиры одиночная дверка. За ней чуть слышно шаркают. Открывает Ольга Прокопьевна. Маленькая беленькая старушка. Вековушка.
ВПРАВДУ сто лет. Другой раз и подумать страшно, - вздыхает Ольга Прокопьевна, поправляя под платочком седую прядь. - Сама не знаю, как все пережила...
Хоть и живет она одна, гости заходят частенько: соседка навещает, не забывает совет ветеранов, родня. Попьют чайку под неслышное тиканье ходиков, поговорят. И вспомнит хозяйка в который раз, как из Белоруссии отправилась за счастьем на Север. Сперва муж один съездил, а потом и ее в Мурманск забрал. Домом стал барак без крыши - холодина. Потому и «ребеночки, двое, в младенчестве померли. Замерзли».
- Муж - моряком, по вольному найму, а мне, женке, на работу устроиться некуда. А в сорок первом, как стрельба началась, нас эвакуировали.
Так попала Ольга с малыми детьми в Архангельскую губернию, в колхоз имени Восьмого марта. Работала без продыха - пахала, сеяла, жала, зимой сено возила за десять километров. Кобылица у нее была добрая, племенная - потому и не забрали на фронт. Трех жеребят выходила для колхоза Ольга Прокопьевна, за каждого по десять трудодней получила.
Житье было худое, в войну мхом да крапивой пробавлялись. Младший плачет: «Кушать хочу, не пойду в школу». А добираться надо за семь километров - да не по асфальту, по деревенской грязи. Матери же не то что грамоте обучаться - спать было некогда. Мужа война проклятая забрала. Одна четверых кровинушек поднимала. Такая уж бабья доля - тянуть на себе мужскую лямку. Прибежит домой, печку затопит, прислонится к ней и заснет, не раздеваясь. А через час снова на поля. «Сильная женщина», - говорили про нее.
- Женки нынче жалятся - мужик совсем не помогает, знай себе на диване лежит. А я век одна - и ничего, сдюжила. Кто не жил тогда, и не поверит, наверно.
...Женихи, конечно, и после войны были. Сватались.
- Соседка как-то предложила: «Живи с Санькой моим, только детей в детдом сдай». А я ей в ответ: «Что мне твой Санька? Мой муж красавец был, высокий: на лавку стать - рукой подать. И детей в обиду никому не дам».
Еще один в мужья просился, из другого села. Прими, говорит, в дом: сапожничаю, детей поднять помогу. Но младшенький заплакал: «Мама, не надо нам никого»... Так и жили, вспоминая папу. Фотографий его не сохранилось: во время переезда украли чемоданы со всеми вещами. Теперь только глубоко в памяти он остался - вечно кудрявый, красивый да статный.
...Век живи, говорят, век учись. Жизнь научила терпеть, работать, жалеть. И ждать - даже если ожидание безнадежно. На век Ольги Прокопьевны горя выпало много. Всех шестерых детей своих она пережила. Сильная женщина сжимает маленькие жилистые кулачки...
Но - прочь, прочь, печальные мысли. Лучше вспомнить, как отец своей любимице ботиночки модные купил да овчинный полушубок справил, ни у кого в деревне такого не было. Или как парни с девками собирались в уютной белорусской избе - поплясать и шерстяную ниточку за разговорами спрясть. Руки и сейчас скучают по работе.
Провожая нас, «молодежь», старушка тихонечко поднимается с дивана: каждый раз ходить будто заново учится. «Ничего, расхожусь». А в маленькой прихожей снова одолела печальная думушка.
- Сыночка жду. Позвонит он в дверь и скажет: «Это я, мама». Все жду, все жду...
Завтра звонок обязательно раздастся. Это придут к любимой бабушке внуки и правнуки.
Наталья ЕМЕЛЬЯНОВА