«Вы ушли, как говорится, в мир иной...»

Вот уже год прошел, как не стало Германа Барболина, нашего коллеги, журналиста, редактора.

- Знаешь, Саша, я хотел бы родиться и умереть в Америке, - сказал мне как-то Герман Петрович

«...Не к сроку свечу затушил»

...Шесть лет мы прожили вместе в большой редакционной «квартире» на Первомайской, 15. Здесь не только рождались и выпускались газеты, но и бушевали страсти, взрывалось шампанское, слышался смех Барболина.

В его бывшем кабинете стоит стол, за которым он сидел, кресло, на котором он сидел. Стены коридора, по которому Герман Петрович ходил с неизменной сигаретой во рту и чашкой кофе в руке, впитали эти запахи.

В жизни, как на войне: на место бывших приходят другие. Приходят журналисты, которые не знали и потому не помнят одного из старожилов нашей редакции. Но это не значит, что «отряд не заметил потери бойца». Очень даже заметил. Помнят Барболина те, кто работал с ним долгие годы, помнят миллионы (!) читателей, которые до сих пор видят его фамилию на страницах газет «Дачная», «Ай, болит!», «Живица», «Дюймовочка».

Таких, как Барболин, никто не заменит. Таких, как Барболин, не забывают. Потому что был он человеком талантливым. Это и о нем пропел его современник, поэт Булат Окуджава: «...говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил, как ушел, так и жил, а безгрешных не знает природа».

Я не спросил его: почему? - такая откровенность поначалу стала для меня неожиданностью, а потом, по прошествии некоторого времени, было как-то неудобно возвращаться к этой загадочной барболинской фразе, тем более что сам он об Америке больше не заговаривал...

Да и сказать честно, подобное признание неприятно отозвалось в моей душе: я-то считал и считаю себя патриотом родины, какой бы плохой она ни была. И я долго размышлял про себя над откровением Германа Петровича... Если брать по большому счету, он не принадлежал к числу униженных и оскорбленных россиян, коих во множестве родила перестройка и последующие за ней ельцинские реформы. Ко времени данного его признания он уже был, благодаря своему таланту, материально обеспечен и даже позволял себе немножко барствовать, в хорошем смысле этого слова. Хотя... хотя душа его все время металась, искала чего-то, он зачастую был недоволен собой, газетой, своими подчиненными и коллегами, постоянно находился в каком-то только ему ведомом поиске.

Может быть, эта случайно оброненная фраза об Америке как раз и выдавала тайну подобного его недовольства. Может быть, Герман Петрович жалел о том, что стал реализовывать себя слишком поздно, может быть, он всю жизнь мечтал быть богатым и иметь много денег, что вполне естественно для каждого нормального человека. Вдруг, родясь за океаном, он ухватил бы за хвост ту самую «американскую мечту»?..

Впрочем, он мог бы еще лет десять-двадцать неплохо пожить и в Северодвинске, смерть, как это всегда бывает, подкралась незаметно и не вовремя. Почему такое случилось? Курил много? Все время лечил сердце, хотя нужно было обратить внимание на легкие? Или какие-то другие причины, коим нет объяснения?.. Казалось бы, живи и радуйся, все в жизни есть: любимая работа, достаток, дом, семья, дети, внуки. Но... Тайна нашего бытия и ухода в мир иной остается тайной...

В последние годы жизни Германа Петровича, когда он отделился от нашего издательства, мы виделись редко. Кое-какие сведения о нем я получал от Николая Антонова, поэта и журналиста, подвизавшегося в роли корреспондента «Айболита» (кстати, я его туда и устроил, познакомив с Барболиным). Антонов по некоторым причинам, в частности, «благодаря» собственному бесшабашному отношению к жизни, вынужден был, проработав там около года, уйти на «вольные хлеба». Было это за 5-6 месяцев до смерти Германа Петровича. Николай рассказывал мне:

- Накануне моего ухода я дал Петровичу одно свое стихотворение на предмет напечатания в «Айболите», дал без всякой задней мысли. А он, прочитав его, вдруг попасмурнел лицом, положил стихотворение в свой стол. Не знаю, читал он его потом еще?..

Мне хотелось бы привести здесь целиком антоновское стихотворение:

Был человек здоров, и вдруг

(Так ржа съедает трубы)

Свалил его в постель недуг

Безжалостно и грубо.

И вместо дома, где берег

Свои устои свято,

Он видит белый потолок

И белые халаты.

Он иногда тайком, как вор,

Бредет к окну несмело,

А за окном -

больничный двор,

Как приведенье, белый.

Он слышал:

ночью ветер скреб

По стеклам, чем-то хлопал,

И у крыльца намел сугроб,

Похожий на циклопа.

Пройдется дворник

по снежку,

С похмелья злой и нервный,

И вмиг смахнет ему башку

Лопатою фанерной.

Но человек - не снега ком,

И в нем живет, как прежде,

Порхает светлым

мотыльком

На лучшее надежда.

И о случившемся тужа,

Он мыслит не иначе

Как о покупке гаража

И о ремонте дачи.

Ведь он не знает, что вчера

жене его сказали,

переглянувшись, доктора:

«Надейтесь, но едва ли...»

Почему Барболин «попасмурнел» лицом, прочтя эти строки? Или он уже предчувствовал что-то недоброе?..

Как бы там ни было, Герман Петрович «родился и пригодился» не в Америке, а здесь, на Русском Севере, где и покоится ныне на городском северодвинском кладбище. Дело его и память о нем живут в сердцах родных ему людей и тех, кто знал его при жизни, общался с ним, работал бок о бок.

Я вспоминаю еще один разговор с ним, его слова:

- Знаешь, Саша, вот мои годы уже к шестидесяти приближаются, а душа-то, душа-то - как у шестнадцатилетнего парня - молодая!

- Так это ж подтверждение того, что она - бессмертна, - подхватил я. - Тело наше стареет, а душа - нет. Она и после смерти будет жить...

В каких мирах обитает теперь душа Германа Петровича, нам знать не дано. Но надо думать - не в самых худших...

Поделиться с другими!
Понравилась статья? Порекомендуй ее друзьям!
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта