Как-то в пору информационного затишья по «Культуре» показали «Школу злословия» с Геннадием Хазановым. Хазанов - фигура по-своему легендарная, отчасти мифическая, шут застойного времени, не столько обаятельный, сколько нелепый, но очевидно смешной и талантливый. И тем сильно отличающийся от множества подвизавшихся на сцене профессиональных юмористов. Личность. Как заметила одна из ведущих «Школы злословия»: «Я мерю пошлость в Петросянах. Один Петросян пошлости, два Петросяна».
Немножко жестко, но заслуженно. Про Хазанова такого не скажешь. Это человек серьезный и умный, интересный собеседник со здравым взглядом на жизнь и независимыми суждениями. Чего стоят его нелапидарные размышления о Жванецком, не писателе, каковым тот себя называет, а удачливом исполнителе эстрадных миниатюр, обязанном успехом советской конъюнктуре.
У Хазанова есть чувство меры и чувство дистанции, вообще драгоценное в современном мире, где размыты многие границы и утрачено понятие иерархии. В нем нет самодовольства. Скорее наоборот. Хазанов, этот, казалось бы, счастливчик, баловень, любимец публики, одно лицо которого вызывало восторг и разгоняло скуку поздних советских времен, неожиданно предстал в образе человека ущемленного, по-своему трагического, страдающего от того, что в сознании большинства сценическая маска заслонила хозяина, что всерьез его не воспринимают, и вот он пытается такое положение дел изменить.
Главная его идея о самом себе вот какая. Тридцать лет и три года человек веселил эстрадную публику. Не просто веселил, а время от времени показывал властям фигу, порой в кармане, а порой руку из кармана вытаскивая. И никто не смел его тронуть, хоть и пытались, потому что был он популярен и любим в народе. А теперь шут устал. Устал забавлять, устал играть в студента кулинарного техникума и исполнять прочие потешные роли. Слава ему больше не нужна, он ее познал и ею пресытился, и люди, которые за славой гонятся, ему смешны. Он хочет сменить амплуа и заняться серьезным делом, открыть свой театр для избранных, для тех, кто, по его словам, композитору Добрынину предпочитает композитора Шнитке. Пусть не будет переполненных залов и многотысячного демоса и плебса, зато будут свои, избранные. Элита.
Человек, не равный своему эстрадному образу, человек, пытающийся преодолеть свою репутацию - случай не новый, но есть одно обстоятельство. Были у нас великие актеры, которые, также имея преимущественно амплуа комическое, блестяще исполняли трагические роли: Никулин, Папанов, Миронов. Однако невозможно предположить, чтобы они противопоставляли одно другому, презирали тех, кто смотрит «Бриллиантовую руку» и «Берегись автомобиля!», и уважали лишь поклонников «Андрея Рублева», «Моего друга Ивана Лапшина» или «Холодного лета пятьдесят третьего». Для них и то и другое было естественно, представало гранью их таланта и оттого было всегда органичным. Хазанов не то чтобы стыдится своего юмористического прошлого, но торопится его стряхнуть...
Он теперь нарочито другой, он в поиске, в том числе и в поиске своего зрителя, он обижен, задет за живое, откровенен и между прочим рассказывает, как читал недавно на концерте юмореску о Солженицыне. Про то, как Солженицын сидит на даче у Ростроповича в Жуковке, пишет «Архипелаг ГУЛАГ» и просит хозяина, чтобы ему создали антураж. Вышки, собаки, охранники. На концерте половина зала протестует.
- Мне не дали выступить, - говорит Хазанов с горечью.
Что тут скажешь? Интеллигентно или неинтеллигентно перебивать выступающего на сцене человека? Да, конечно, неинтеллигентно. Уместны или нет шутки над Солженицыным? Почему бы и нет? У нас после восемьдесят пятого года нет зон вне критики. Но все дело в том, что Солженицын писал «Архипелаг ГУЛАГ» не на даче у Ростроповича, а на глухом эстонском хуторе, и никакой антураж ему не был нужен.
Исполнитель эстрадных миниатюр, работающий для тех, кто любит - условно говоря - композитора Добрынина, студент кулинарного техникума это знать не обязан. Но тот, кто хочет заслужить любовь поклонников Шнитке... Да и тетки - как очень весело и точно назвал когда-то Татьяну Толстую и Дуню Смирнову умница Гришковец - могли бы прореагировать. Позлословить. Не в кадре, так за кадром. Не стали.
Их право, и дело, конечно, не в них. Они и так хорошую сделали передачу, где б еще Хазанов так раскрылся? Тут другой возникает вопрос: если умный, глубокий человек, все понимая, тридцать лет валял на сцене дурака, порой говорил пошлости, вызывая хохот и аплодисменты в зале, а в душе презирал публику за то, что она над этими пошлостями смеётся, неужели это проходит для души бесследно?
В фильме Андрея Тарковского «Сталкер» есть такой внесценический персонаж - Дикобраз. Человек, который ходил в таинственную опасную зону вместе со своим братом и, чтобы добраться до исполняющей желания комнаты, братом пожертвовал. Потом на коленях просил, умолял, чтобы комната ему брата вернула, а она все деньги давала. Потому что комната выполняет не всякое желание, а лишь сокровенное. То, что внутри и чего человек сам о себе может и не знать. И даже не желание, а отражает человеческую суть.
Похоже, так и у Хазанова с его эстрадной славой. Не отпустит она своего милого. Приревнует, как старая жена, и не даст уйти к молодой любовнице, потому что стала его сутью, а то, что она ему опостылела, лишь разжигает ее злость.
Есть такое понятие в искусстве - «творческое поведение». Вот оно-то и не прощает высокомерия и не дает начинать жизнь с чистого листа. Искусство при свете совести.
А если уж говорить совсем жестко, был анекдот в советские времена. Про колхозника Петрова, который каждый раз заказывал на радио одну и ту же песню «Валенки». Но однажды заказал 1-й концерт Петра Ильича Чайковского. А ему и говорят:
«Не выпендривайтесь, дорогой товарищ, слушайте песню «Валенки».
Алексей ВАРЛАМОВ Lgz.Ru