С.И Шубин, доктор исторических наук, профессор Поморского государственного университета, г. Архангельск
CАМО ПОНЯТИЕ «толерантность» позволяет раскрыть новые грани, пожалуй, наиболее интересного и актуального этапа развития России, который вошел в историю как период новой экономической политики. В истинном знании его не была заинтересована официальная советская историография, не заинтересована и нынешняя - российская, в силу ангажированности той и другой.
Официальную идеологию (и плановую, и рыночную) не устраивала и не устраивает как раз толерантность нэпа, которая проявлялась в хозяйственных, культурных, региональных отношениях. В отличие от нынешнего этапа реформ, основанных на заимствовании западных рецептов, новая экономическая политика не противоречила традициям, здравому смыслу, объективным законам развития российского общества. Многоукладная экономика, кооперация, экономическое районирование страны, базирующееся на столетнем фундаменте российской мысли и зарождающихся элементах местного и регионального самоуправления, представляли из себя сложный, но объективный процесс, альтернативный большевистскому тоталитаризму.
В первой половине 1920-х годов на Севере происходил процесс достаточно эффективного хозяйственного и культурного «переваривания» социальных катаклизмов 1917-1920 годов и накопления позитивного опыта жизнедеятельности людей. Об этом красноречиво свидетельствуют сообщения с мест, зафиксированные периодической печатью того времени.
«Крестьянское земледелие постепенно превращается в самоедское хозяйство, - пишет вологодская губернская газета «Красный Север» в феврале 1921 года. - Крестьяне производители исчезают, вместо них появляются просто едоки. Едок производит ровно столько, сколько нужно съесть самому… Таким образом, самоеды в буквальном смысле съедят самих себя, а вместе с тем и саму Россию». Такой пессимизм не без оснований внушала северному крестьянству политика продразверстки периода военного коммунизма.
Совершенно другое настроение чувствуется с переходом к нэпу: «Крестьяне охвачены какой-то манией как можно больше засеять земли, - фиксирует архангельская губернская газета «Известия Архгубисполкома» полгода спустя. – Никакие приказы и распоряжения в 1917 г., 18-м и 19-м годах не могли заставить их сделать это». В передовой статье этой же газеты за 7 июня отмечается, что крестьянство постепенно сбрасывает свою сельскохозяйственную косность и более внимательно прислушивается и присматривается к агрономическим советам и к сельскохозяйственной кооперации.
«У нас в волости имеется порядочно старых офицеров, человек до десяти, все они заняты сельским хозяйством, - докладывал секретарь Благовещенского волостного комитета ВКП (б) Шенкурского уезда Третьяков в июне 1925 года в Архангельский губком партии. - Затем есть человек около 10 комиссаров, которые теперь тоже не у дел, и попы теперь тоже влияния не имеют. Все ушли в свое хозяйство».
С переходом к нэпу главным полем деятельности для подавляющего большинства населения стала экономика, причем не в абстрактном ее понимании, а в конкретном - хозяйственном. Кооперативное движение 1920-х годов по своей сути органично вписывалось в самобытную культуру поморов российского Севера, стимулировало развитие и реализацию накопленного веками человеческого и природного потенциала. Кооперирование способствовало формированию цивилизованных отношений между субъектами хозяйствования и местными органами управления, помогало объединять усилия в решении хозяйственных, социальных проблем, неподдающихся усилиям одиночек.
Верховный принцип кооперативного движения периода нэпа предполагал тесную связь личных интересов с коллективными. «Не чистый эгоизм и не чистый альтруизм, а солидарность интересов – вот духовная основа кооперации, - писал видный ее теоретик М.И. Туган-Барановский. – Эгоизм лежит в основе капитализма, а альтруизм – социализма; кооперация соединяет эгоизм с альтруизмом в осознание солидарности общего и частного интересов». Капитал в кооперации, по образному выражению А.В. Чаянова, был «не хозяином, а слугой».
Глубинная толерантность нэпа, способствующая позитивным переменам в обществе, не оставляла места большевистской теории обострения классовой борьбы. «Крестьянское творчество» 1920-х годов, кооперативный «самоход деревни» (по оценкам известного историка северного крестьянства П.А. Колесникова и крупнейшего экономиста-аграрника России А.В. Чаянова) грозили превратить «красную» революцию в «зеленую» и оставить на обочине российской истории идеологию большевизма. Лучше других осознавал такую опасность Сталин. Он сумел, опираясь на партийный аппарат, совершить «великий» перелом, в результате вместо толерантного нэпа сформировался политический режим, который десятилетиями навязывал обществу социальные катаклизмы, изнурял его идеологической борьбой.
Менталитет политиканства в ущерб социально-экономической взвешенности, здравому смыслу сохраняется до сих пор, не случайно в обществе наблюдается своеобразная ностальгия по нэпу, по его толерантности.