Народный человек. Только о трёх личностях слышал я в своей жизни такую ёмкую и замечательную характеристику: «Народный человек». Один из таких людей жил в деревне Жердь Мезенского района Архангельской области. Это Василий Алексеевич Кузнецов, светлая ему память.
Десятки лет ни один концерт в Доме культуры не обходился без Кузнецова. И никто не ворчал: мол, опять он на сцене. Нет, земляки довольны были; любили и то, как он стихи читал, и как частушки пел, как на балалайке, гармони или гитаре играл. И не только в Жерди или райцентре Мезень видели и слышали Кузнецова. Как-то выступал он в Архангельске на областном смотре художественной самодеятельности, читал Есенина - «Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий, памятью деревни я ль не дорожу?». Народный артист СССР гордость области С.Н. Плотников, член жюри, захотел его ещё раз послушать - очень уж понравилось исполнение, попросил остаться после концерта, послушал, долго расспрашивал о житье-бытье. Среди прочего поинтересовался: «Кто тебя готовил к смотру?» А Василия Алексеевича никто не готовил, сам себе репетитор был.
Он много сделал важного и навсегда запомнится односельчанам. К примеру, в Жерди раньше, чем в других населённых пунктах района установили, благодаря Кузнецову, имена всех жердян - жертв политических репрессий, открыли комнату памяти.
Василий Алексеевич был председателем спорткомитета при жердском сельсовете. По инициативе Кузнецова начали проводить районные лыжные соревнования на приз имени Героя Советского Союза уроженца Жерди Александра Торцева. К слову, Василий Алексеевич до преклонных лет вставал на лыжи и участвовал, к примеру, в районных соревнованиях на приз имени короля лыж, чемпиона мира и Олимпийских игр мезенца Владимира Кузина.
А теперь - о том главном, ради чего я сел за компьютер. Расскажу историю, увы, характерную для советского времени. Если бы догматики в руководстве страны не выступали против «частнособственнических интересов», то, возможно, и советская власть, и Союз ССР до сих пор жили.
«Кулацкие замашки» 1981 года
Летом 1975 года в Жерди на совхозной конюшне пропадала кобылица. Около неё дрожал, весь мокрый, новорожденный жеребёнок.
Печальная эта картина весь вечер и ночью не давала Кузнецову покоя. Вспоминал он детство, когда трудился у коней, когда кормил их обрезками сыра (они оставались после работы пресса), которые заслуживал на маслозаводе игрой на балалайке.
Утром он позвонил на конюшню.
- Скончалась лошадка, - сказал ему конюх.
- А жеребёнок?
- Да тут пока.
Подхватился Кузнецов и побежал на конюшню, кляня себя за то, что ещё вечером не взял жеребёнка: ведь если мать погибает, то и малыша забивают, поскольку у лошадей редко бывают приёмыши. Принёс Василий Алексеевич жеребёночка домой на руках.
Кормить Драгуна - так вскоре назвали малыша - было чем: корова Кузнецовых только что отелилась. По семь литров тёплого молока, сдобренного по совету районного ветеринара сахаром, выпаивали Драгуну.
Окреп жеребёнок, гулять ему потребовалось. Сначала Василий Алексеевич делал с ним лёгкие пробежки в окрестностях села. Потом не стал поспевать за питомцем, пришлось сесть на велосипед.
Это была сенсация на всю Жердь: в домашнем хозяйстве - лошадь, словно в дореволюционные или первые послереволюционные годы. Многие односельчане по-доброму смотрели на Кузнецова и его Драгуна, на котором в свою пору он стал возить дрова, воду, сено, отвозить в соседнюю деревню на работу дочь после выходных, проведённых в родном доме. Привыкли жердяне к тому, что Драгун, словно собака, ходил с Василием Алексеевичем, электромонтёром, по электролинии и на охоту. Но то было время, когда многое запрещалось. Поэтому в 1981 году Василий Алексеевич получил из Мезени за подписью председателя райисполкома письмо о том, что лошадь следует сдать на убойный пункт. Кузнецов горько плакал… (Он и позже плакал, вспоминая некоторые подробности той истории.) На радость его, повстречался ему директор совхоза «Дорогорский» Б.С. Зороастров. Понял Борис Серафимович Василия Алексеевича, помог. Поставили Драгуна в совхозную конюшню, а вместо него отвезли «на мясо» другую лошадь. Кузнецову пришлось ходить к Драгуну на свидания.
Но вскоре директором назначили другого человека, который, узнав о Драгуне, распорядился отправить его «куда следует».
Начались мытарства Кузнецова. Обращался он и в районный орган власти, и в облисполком - и нигде не то что поддержки, но и сочувствия не получил. «Нельзя», - и всё тут. В облисполкоме ещё и о «кулацких замашках» сказали.
Тогда Василий Алексеевич («вот чудак!» - говорили в деревне) поехал в Москву. Пришёл в приёмную Президиума Верховного Совета РСФСР. Совсем недолго там находился. «Почему же нельзя держать лошадь? На Крайнем Севере можно», - сказали ему. Но вот бумаги никакой не дали…
Прилетев из Москвы в Архангельск, пришёл Кузнецов к уже знакомому начальнику в облисполкоме. Тот встретил его с недовольным видом (дескать, мог бы и без Москвы обойтись), но слова сказал долгожданные: «Поезжай теперь домой, разрешили тебе лошадь держать».
Части бюрократической советской машины проворачивались очень медленно. Та её шестерёночка, которая связывала Архангельск с Мезенью, долго была неподвижной, что и сыграло в жизни Василия Алексеевича несчастливую роль: необходимый документ слишком долго готовился.
«Задержите Кузнецова!»
Перед отъездом в Москву Василий Алексеевич просил совхозное начальство не сдавать Драгуна на мясокомбинат, пока не будет известно, можно его в личном хозяйстве иметь или нет. Прилетев в Мезень, Василий Алексеевич позвонил домой и узнал, что Драгун уже на мясокомбинате. Позвонил руководителю комбината: может, не опоздал ещё? «Его в первую очередь велели забить», - ответил директор.
Пошёл Василий Алексеевич на ночевку к зятю. Спать не мог: перед глазами стояло то доброе животное, которое полюбили у Кузнецовых все - и жена Калиственья Ивановна, и четыре дочери. Отправился Василий Алексеевич на предприятие. Он там бывал, когда работал в совхозе, и знал, как обойти вахту. Пришёл к убойному пункту, поднял прихваченным с собой ножом крючок двери и с замиранием сердца, боясь, что не услышит ответа, тихо позвал: «Драгунушко!..» Конь заржал. В темноте добрался Василий Алексеевич до Драгуна, отвязал, вывел на улицу, приткнул чем попало дверь. Вместо узды приспособил брючный ремень, сел на коня и отправился той же ночью в домашнюю сторону.
Под утро поехали по дороге машины. Кузнецов шарахался от них - боялся, что за ним едут… Оставив позади 30 километров, пришли Кузнецов и Драгун в Дорогорское, на центральную усадьбу совхоза. Понимал, конечно, Василий Алексеевич, что директор узнает о пропаже коня, поэтому явился в контору: думал, объяснит всё толком - и оставят ему Драгуна. Но начальник схватился звонить в районную милицию: с мясокомбината лошадей воруют!.. И услышал Кузнецов из телефонной трубки резкое слово: «Задержите!». И стало Василию Алексеевичу плохо. А директор звонил уже в совхозный гараж: грузите кузнецовскую лошадь. И пошёл «кулак» на медпункт, где откалывали его, таблетками спасали: у него давление зашкаливало, гипертонический криз случился. Приехал он домой и слёг.
Когда бюрократическая шестерёнка крутнулась и когда Драгуна уже не было на белом свете, приехал представитель райисполкома и говорил больному Кузнецову: «Берите любого коня». И второй раз приезжал с тем же. И не мог взять в толк, почему Кузнецов отказывался. А ему надо было пережить друга.
Только через два года попросил Кузнецов продать ему коня. Выбрал двухлетку, похожего на Драгуна: тоже рыжий и с белой полосой на морде, только без звёздочки во лбу. Он тоже стал Драгуном, которого полюбило кузнецовское прибавление - два внука и три внучки. Как хорошо было кататься Кузнецовым в санях, красиво расписанных одной из дочерей Василия Алексеевича конями и рыбами. Кстати, была тогда частушка, которую сочинил дед Кузнецов и спел с внуком Романом в Архангельске на конкурсе семейных ансамблей:
Папа лошадь запрягает,
Мама вожжи подаёт.
Папа маму поцелует,
Мама козырем пойдёт.
А вскоре пришло время, когда стали сельчане заводить лошадей не боясь, что их сведут со двора. Неужели нельзя было раньше разрешить то, что необходимо сельскому жителю…
Сергей Доморощенов, г. Архангельск