«Благородное» раскулачивание
Итак, 1932-й год. Мы жили на Украине. На нашей улице было 14 дворов, 10 из них раскулачили. Нас раскулачивали последними. Мой отец Пантелеймон Владимирович был безземельный сирота. Но после 1917 года ему дали два участка земли. Сколько соток, я не помню, но на одном участке родители мои сеяли рожь, на другом картошку. Отец мой женился в 1920 году. Папа с мамой, работая по людям, построили себе простую крестьянскую хатку – пол земляной, крыша соломенная. Потом купили лошадку, отец ездил на ней в извоз на заработки и заработал денег на ткацкий станок. На нём родители стали ткать полотно крестьянам на нижнее и постельное бельё. Ткали зимой так и в две смены, днём и ночью, если отец не в извозе, так он днём ткёт, а мама ночью. А мы, дети, сидим на печке, там в стену большой гвоздь вбит, к нему привязана широкая лямка их полотна, и ею под мышками привязан мой малый братик, чтобы не упал. Я тоже маленькая росла так – на этой лямке. Отец наш был мастер-самоучка на все руки. Он ходил с длинной пилой распиливать брёвна на широкие доски для тех, кто строился, он умел класть разные печки. Родители мои вскоре коровку купили, облагородились, сарай построили и клуню – это куда складывать снопы ячменя, ржи, проса да сено на корм корове и лошади. Коровка потом телёночка принесла. И отец мой, бывший сирота, по тем временам «разбогател»: заимел лошадь, корову, телёнка, ткацкий станок и самовар. И это – кулак?! А если сравнить с сегодняшним мэром Москвы Лужковым? Разве Лужков – не кулак? А жена его – миллиардерша Батурина – не кулачка?! …Наш отец очень боялся колхоза, думал, что всё у него отберут, и в колхоз не вступил. Нет, он не был против Советской власти, не был «врагом народа», он просто, как солнцу был рад своей лошадке, коровке, ткацкому станку, самовару да двум наделам земли, что дали ему после 17 года. И вот в 1932 году отца как единоличника обложили непосильным налогом. Он сдал государству весь осенний урожай, мама плачет: с чем мы останемся, как жить будем. Отец успокаивает: может, подработаю где-нибудь. И вот как-то в сентябре после копки картошки на огороде стали мы, дети, вечером в хате уроки учить при керосиновой лампе – вошла к нам целая бригада из восьми человек: комсомольцы и большевики, один в хромовых сапогах и в кожанке, с ружьём на плече. Он сразу к отцу: налог уплатил? Отец подал ему квитанции – тот сразу их порвал. В хате стояло два ведра воды – их вынесли во двор и вылили на землю, а потом давай снимать иконы да рушники. Выносить их на улицу и бросать во дворе в лужу. Всё наше постельное, наши книги и тетрадки со стола собрали и бросили на улице в одну кучу. В печке в двух горшках борщ да картошка варились – тоже вылили на улицу. В сенях сидели куры на насесте - кур в мешки покидали. Куры орут, один только петух вырвался от них и улетел в кусты за огород. Нас всех вывели во двор (на улице было уже темно), хату нашу закрыли на ключ и ушли с хохотом, оставив нас без ужина в том, в чём мы были, под яркими звёздами. Один ещё, уходя, кричал: «В Соловки бы вас всех!» Коня и коровку забрали у нас ещё раньше, до этого. И вот живём мы у своей закрытой хаты на дворе. Спим на соломе. А в школу мы ходим. Мама нас предупреждает: «Дети, если вернётесь из школы, а нас папой арестовали и увезли – вы не плачьте, вас заберут в детдом, а там накормят». Представьте себе: как это – сидеть на уроках и думать, что придём домой, а родителей там нет…Горькие подарки
А учились мы хорошо. Тогда за хорошую учёбу подарки давали. В третьем классе я получила платок х/б в клеточку, в четвёртом - отрез х/б ткани на жакет-пиджак, а братик мой Андрюша – отрез на брюки. И тем не менее кто-то жалобу написал в райотдел образования, что, мол, детям кулаков дали подарки, а детям простых колхозников нет. А в то время школьные тетради выдавали строго по разнарядке. Так наша первая учительница Ульяна Оксенжиевна Сиренко даст нам тетради, и мы должны были, когда всю тетрадь испишем, вернуть ей обратно. Только тогда нам дадут другую тетрадь. А исписанные тетради хранились до конца учебного года – для отчёта о каждом ученике. Учебник же был один на 3–4 школьников. Ручка – это палочка, а к ней ниткой перо привязано. Чернила – бутылочка с квасом из буряка, которую ежедневно мы носили в школу и из школы домой. И вот Ульяна Оксенжиевна и наш директор школы Владимир Игнатович Бордак отвезли наши с Андреем тетради в райотдел, чтобы доказать, что мы с братиком учились хорошо и что подарки дали нам правильно. Не знаю, что уж там было в райотделе, только после этого Владимира Игнатовича перевели простым учителем в село Оленевка, что в 8 километрах от нашей деревни. А у него детей было много и жена не работала. В те времена учителями в основном работали мужчины. А в 1937 году всех наших мужчин-учителей арестовали ночью, и они пропали неведомо где, ни один домой не вернулся. После смерти Сталина их реабилитировали. Теперь вот многие люди старшего поколения жалеют о тех временах и прославляют Сталина. А будь моя воля, я бы выкопала его прах, что лежит в могиле у Кремлёвской стены, и выставила бы на показ людям – смотрите, вот он, людоед, сколько людей из-за него горя приняли, сколько народу загинуло без вины, сколько детей сиротами осталось через него. И это ещё не весь мой рассказ…Маму арестовали
Сколько времени мы жили тогда под нашим забором, я уже не помню. А в школу ходили. Отец у нас был грамотный и один раз ночью босой пошёл на станцию в Заготзерно за 18 километров от нас, чтобы выправить порванные комсомольцами справки о том, что он уплатил продналог. И ему копии справок там выдали. Он несколько раз носил их потом в наш сельсовет, всё хотел доказать свою правоту. И в конце концов нашу хату нам вернули, и стали мы в ней снова жить, и больше нас не трогали. А тогда, когда у нас из хаты всё выкидывали, мама велела нам не плакать. И вот почему: когда ещё до нас раскулачивали брата мамы Василия (мы жили на одной улице) и уводили со двора их главную кормилицу корову, дети дяди Василия (а их пятеро) сильно плакали. Наша мама тогда не выдержала, вышла на улицу и сказала этим людям: «Чтоб с вас так кровь лилась, как с этих детей слёзы!» И к нам ночью пришли и маму арестовали. И вот она сидит в кутузке арестованная, папа варит суп с пшеном и носит маме раз в сутки в тюрьму. А ещё в годы нэпа отец ездил извозом на станцию за 20 километров и привозил оттуда в наше горпо соль, мыло, мел, керосин и т.д. Председателем горпо был человек по фамилии Цукерман, а председателем сельсовета – Герман. Они папе во всём доверяли. Папа пошёл на поклон к Цукерману просить за маму, дескать, глупая баба, за свой дурной язык пострадала. Цукерман попросил Германа, и маму выпустили.Папу арестовали
А потом - надо же такому случиться… Церковь в центре нашего села закрыли, а на окраине храм остался. И было собрание церковного прихода Васильевской церкви, и моего грамотного отца на этом собрании выбрали старостой этого храма. И пробыл он старостой всего один год, потом пришел из центра приказ – церковь закрыть. Мы жили через одну хату от этой церкви, и поздно вечером к нам опять пришли чужие люди с ружьями и велели папе отдать ключи от храма. Отец не стал возражать, отдал и только сказал им: «Ребята, не ломайте в церкви украшения, может, они ещё пригодятся». А они обругали папу нецензурно, назвали «контрой» и ушли. А ночью папу арестовали. Мы плачем - что делать? Мама боится носить отцу передачи, потому как сама там сидела. И вот она сварит суп с пшеном, завяжет в узел глиняный горшок с супом, положит туда кусок хлеба, и я несу передачу в центр села, в тюрьму. А село у нас большое, до тюрьмы километра полтора. Я приду, а там уже очередь стоит с передачами. Меня как самую маленькую вперёд пропускали. А забор из досок высокий, колючей проволокой обнесён. А в одной доске там дырка была от выпавшего сука. Один раз кто-то поднял меня на руках, и я стала в эту дырку глядеть и увидела, как мой папа с ещё одним дяденькой несут на поперечной палке деревянную бочку. Потом я узнала, что папа в тот день был дежурный и несли они парашу, то есть туалет. Отец сумел с кем-то передать нам записку: «Срочно принесите пару белья – нас погонят по этапу». Мама навзрыд заплакала и пошла домой к Цукерману, стала перед ним на колени и сказала: «Всю ночь буду стоять и просить вас помочь. Помогите, ведь вы моего мужа хорошо знаете». И Цукерман сжалился над ней, связался с Германом, и отца выпустили.Голод
Вот такое было у меня детство... Ещё расскажу про голод 1933 года. Это было намного страшнее войны 1941-45 годов. Свои своих голодом морили, было массовое людоедство, всё описать – вашей газеты не хватит. Я тогда вся опухла, пальцы у меня не гнулись, руку подниму – вижу, как под кожей какая-то жидкость переливается вверх-вниз. Чтобы не видеть моей смерти, мама вывела меня во двор, посадила перед хатой и говорит: «Грей, грей на солнышке ножки». А ноги у меня как колоды – опухли, я даже ходить не могла. Мухи мои ноги облепили (тогда было очень много мух), а я их и прогнать не могу. Сижу я у хаты и вижу перед собой висящий в воздухе кусочек хлеба. Я тяну, тяну ручку, чтобы его достать, а он плавает – то вверх поднимется, то вниз опустится, то в сторону поплывёт. И я его никак достать не могу. И я тогда сознание потеряла. Кто тогда помог маме занести меня обратно в хату, мне никогда не говорили, только очнулась я от того, что тётка Маша Карповна вливает мне из бутылочки в рот молочко. Сколько дней она приносила нам молочко – не помню, но она меня, умирающую, спасла. И отца моего спасла – после этого он ещё десять лет прожил. Так что не было у меня детства. И юности не было. Как вспомню ещё два года страшной немецкой оккупации… А потом я в 30 лет вдовой осталась.Три категории
Да, вернусь ещё к раскулачиванию. Народ – кулаки так называемые – был тогда разделён на три категории раскулачивания. Нас раскулачили «благородно», по последней, третьей категории. А самое ужасное, бандитское раскулачивание было по первой категории. В нашем селе жил пан Часнок – потомок тех офицеров, которые в 1812 году гнали из России Наполеона и до Парижа дошли. Пану Часноку было уже 80 лет и его жене тоже. Раскулачивали его по первой категории. Он всё своё добро отдал Советской власти, и даже дом под школу, где я потом училась, только попросил для себя и жены одну комнатку, чтобы век в ней доживать. Разрешили, а потом ночью влезли в окно и лопатой убили обоих. А ведь его предки церковь-красавицу в селе построили для народа. А что теперь тот же Чубайс для народа сделал? А по второй категории раскулачивали так… Рядом с нами жил Кирилл Билий, семеро детей у него было, мал мала меньше, последний в люльке качался, люлька посреди хаты висела. Имел Билий два коня, корову, телёнка, поросёнка да кур. Колодец у него во дворе, хата крыта железом. Вот – кулак, значит. Пришли к нему и всё, всё забрали, дети заплакали, Кирилл не мог на это смотреть, вышел из хаты, пошёл до клуни, а один из этих выскочил из хаты и два раза выстрелил в Кирилла. Я в это время сидела и смотрела в окно, видела, как Кирилл упал и вокруг него снег стал красный. Меня мама сразу загнала на печку. Рассказывали: всех детей Кирилла кинули на телегу, и маленького в люльке тоже, довезли их на телеге до кладбища, а там был песчаный карьер, телегу перевернули, и дети в карьер полетели, и маленький тоже. Кто их потом подобрал и приютил, я не знаю. А Кирилл выжил после ранения, попал в ГУЛАГ и вернулся домой в 1953 году уже стариком. И был реабилитирован.До свидания
Моя бабушка была ещё крепостной (а крепостное право отменили в 1861 году), так она ещё говорила, что власти в столице не знают, что творят власти в глубинках. Очень горькая история нашей страны и нашего народа – ведь почти 20 миллионов семей было раскулачено. И хорошо, что Солженицын написал, рассказал всему миру, что такое сталинская власть. А во мне страх остался и сидит ещё с детства, я до сих пор чего-то боюсь, а чего – сама не знаю. Я ведь вам далеко не все факты из своей жизни рассказала. И очень мало осталось в живых таких людей, как я, чтобы дополнить мой рассказ. И ещё… Украина и Россия жили вместе 340 лет одной страной, а теперь нас разделили, границы сделали, таможни. Я уже 38 лет в Брянске живу, в России, а кое-кто из родни – за границей. Наш народ, наверное, во всём мире самый выносливый. И почему на нас послал Господь столько всяких бед?... Если вдруг что-то напечатаете из моего письма – никакого гонорара мне не надо, мне пенсии вполне хватает, дети-внуки-правнуки мои живут нормально по сравнению с тем, что я пережила. И на том спасибо. Извините, если можно, за безграмотность письма…Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
