В каждой школе есть хоть одно место, куда ребенок, встретившись с обидой, непониманием взрослых, раздавленный семейными неурядицами, спешит уйти, уединиться. В моём школьном детстве таким местом был уголок за печкой. Там можно было целыми переменами стоять, прижавшись к горячему боку, а слёзы высыхали сами собой. Сейчас в школе нет тех круглых, тёплых печек, которые стояли в каждом классе и назывались торжественно «каминами». Но даже прикоснувшись к горячей батарее, я всегда вспоминаю детство.
Место для уединения
А в теперешней моей маленькой, будто сундучок, школке очень трудно найти уголок для уединения. Но ведь с исчезновением школьных печек никуда не исчезли большие и маленькие обиды детства. Не исчезли! И уголок такой, следовательно, должен быть непременно.
Так уж случилось, что комнатой всех потаенных детских радостей и печалей стала у нас библиотека. И не потому, что в ней работает умный и всё понимающий библиотекарь, нет. Скорее, потому, что библиотекаря нет совсем. Вернее, есть учитель, который за пять процентов ставки регистрирует вновь поступающие книги и учебники. А всё остальное – на общественных началах: и цветущая герань на подоконнике, и поиск пропахших пылью стареньких книг, и выставки к юбилеям, и неспешные душевные разговоры, которые часто начинаются с элементарного вытирания носа, а заканчиваются изменчивым и лукавым взглядом сорванца, забывшего о своей кровной обиде и готового в любую минуту умчаться за новыми приключениями. Возвращенная радость детства – вот её не было, и вот она уже есть! Ради этого мне никогда не лень остановиться и заглянуть в уголок около стеллажей – что там сегодня? Кому во что бы то ни стало надо помочь именно в этот момент?
В библиотеке
А тут сегодня Димка. Присел на корточки, держит книгу в руках. Чувствую, не по возрасту книга, наверное, приготовился в теннис поиграть, вот и взял вместо ракетки (что греха таить, есть такое в практике).
Уже приготовилась строго и сурово скомандовать: «Положи, пожалуйста, на место», - но что-то остановило. Будто какая-то внутренняя пружина распрямилась, я увидела живое воплощение своей мечты – ребенок чи-та-ет! Опускаю взгляд на страницу, выхватываю слова «… мальчик по имени Вернер Брахт умирал бесцельно, глупо, посланный на смерть в угоду свирепым и жадным правителям его страны, которых он никогда не видел и не хотел видеть, и в угоду которым, ещё не живший, не знавший любви и ненависти, сейчас отдавал свою молодую жизнь…»
Беру из его рук книгу:
- Ты давно здесь?
- Весь урок…
- Почему?
- Бабочка билась о стекло… Я увидел и закричал… А она… А она…
Я не стала выяснять, кто она, не разделившая детский испуг и удивление по поводу безвременно залетевшей в класс бабочки. Выстроенный в минуты ночных бессонниц урок кажется концертом, где даже выкрикнутое невовремя «Браво!» нарушает гармонию. А тут какая-то бабочка и упрямый мальчишка!
Если бы она знала, какое открытие сделает для себя эта юная душа за полчаса бесцельного времяпрепровождения в уголочке рядом с книжными стеллажами!
«Матерь человеческая»
Торопливо рассказываю ему о Марии и о том, как попал в её погреб юный немец, и о его выкрике «Мама!», заставившем Марию «содрогнуться от нестерпимой боли», и о «мстительной решимости», которая в этот миг её покинула.
Говорю, говорю, а сама то и дело заглядываю в голубенькие глазки, будто снова и снова хочу убедиться, не тщетны ли мои стремления.
Прозвенел звонок, все разбежались на очередной урок, тихо и даже как-то мертво стало в школьном коридоре, а мы так и продолжали сидеть на корточках друг против друга, забыв о том, что у меня бьёт баклуши класс отчаянных сорванцов, а его ждёт не дождётся на урок другая Она, которой безумно интересна и бабочка на холодном стекле, и он сам, с его умением горевать и радоваться по всяким пустякам.
- Так она его и не убила?
- Нет. Ведь он был обречен, а она была «последний человек, которого обреченный на смерть немец» видел в своей жизни.
- А как же её муж Ваня и сыночек Васенька? А Феня? А девочка Саня? Она всё ему простила?
- Не знаю. Думаю, что нет. Но человеческое начало оказалось в ней сильнее звериного.
Замечаю, что странным образом притих за стеночкой мой класс, замечаю полуоткрытую дверь и мордашки в дверном проёме. Начинаю говорить чуть погромче, уже не только для него, но и для них.
А мальчишка горячится, возражает:
- Неправда всё это! Так не бывает.
- Бывает. Хочешь, я тебе историю из жизни расскажу? Ты деда Ивана знаешь?
- Который за хлебом на «Запорожце» ездит?
- Он самый! К началу войны ему только-только семнадцать лет исполнилось. Жили с матерью под Ленинградом. Хутор, в котором они скрывались, заняли немцы. Жители укрылись в погребе, а немцы кинули туда гранату. Кого-то убило, а кому-то повезло, остался жив. У деда Ивана оказались ранеными обе руки. Он истекал кровью, не мог идти, терял сознание. Тогда молодой немец из охранников подошёл к нему и взглядом приказал: «Покажи!»
А потом ножом разрезал рукав, достал пакет и перевязал. Старший был этим очень недоволен, ругал молодого, но тот его не послушал. Выходит, немец деду Ивану жизнь спас. А ты говоришь, не бывает.
А в твоей жизни так бывало, когда хочется ответить ударом на удар, в ответ на грубость ответить ещё большей грубостью?
Сделала вид, что не заметила, как мои пострелята высыпали из класса и расселись маленькими грибочками по всему полу.
Пришлось уже Димке рассказывать им про Марию и про немца, который «воевал с русскими, но был ни в чём не виноват».
А мне подумалось: поймёт ли теперь Димка учительницу, которая воюет за дисциплину в классе, не станет ли он мстить? А быть может, встреча с Марией из повести В. А. Закруткина «Матерь человеческая» изменит что-то в его мировосприятии?
…Любимый уголок школьного пространства. Счастье, если этим уголком станет библиотека. Ведь время, проведенное рядом с книгами, не может быть бесполезным.
В. Гусева